Операция «Престол»

После начала войны внимание немецкой полиции было в основном сконцентрировано на миллионах иностранных рабочих.

Нацисты не хотели видеть их в своей стране, но нуждались в их труде.

Они объявили недопустимость «расового смешения» и ввели смертную казнь за сексуальные отношения между немцами и поляками или принудительными рабочими.

Но как оградить людей от нежелательных половых связей, учитывая, что многие немецкие мужчины ушли на фронт?

Вот для этого полиции и нужны были свои глаза и уши в рядах обычных людей, от которых она получала сведения, и народ доносил.

Гитлер мог остановить все это, но для него приоритетом являлась не свобода, а безопасность, особенно в вопросе «чистоты крови» немцев.

По этой причине он был готов терпеть институт доносчиков.

— Вы правы, Алексей Алексеевич, — сказал майор. — Не напишешь ты, напишут на тебя! Но сейчас меня не интересуют ваши прошлые прогрешения. Меня интересуют ваши отношения с НКВД сейчас!

— А сечас-то я им зачем? — удивился Сидоров. — Если вы думаете, что только для того, чтобы бороться с абвером, то мне жаль вас! Ну, сами подумайте, какой из меня борец! Да и люди себя сейчас, когда идет война, ведут себя совсем по-другому! И если вы знаете русских, то должны понимать, что они могут ненавидеть собственную власть, но на защиту своей страны они всегда вставали независимо от того, кто стоял в России у власти! Это у вас, в Европе, приветствовали Наполеона-освободителя, а у нас крепостные мужики поднялись и сломали хребет великому полководцу!

Майор с интересом слушал Сидорова.

Он несколько лет прожил в России и всегда считал, что он хорошо знает ее.

Но теперь, когда началась война и, против всего ожиданий, забитый Сталиным народ грудью встал на защиту своей страны, он начинал понимать, что он не знал о России главного.

А главным был ее дух, тот самый дух, который так никогда не смогли понять в Европе.

Начинал он понимать и то, что можно было уничтожить полк, дивизию, даже целую амрию, но нельзя было сломить дух.

Да, были и такие, кто встречал немцев хлебом и солью, но немцы больше всего презирали именно их, предавших свою родину, а не тех, кто до последнего патрона отстреливался в окопоах, а когда этот патрон был выпущен, шел в рукопашную, «по-русски рубашку рванув на груди».

Не за Сталина и известный только одним большевикам таинственный социализм, а за родину, за ту самую Россию, которую они снова пытались завоевать…

— И снова не могу не согласиться с вами, — сказал майор и, вытащив из сумки несколько фотографий, — протянул их Сидорову.

— Знаете ли вы кого-нибудь из этих людей?

Сделав вид, что он внимательно рассмотрел их, Сидоров указал на одну из них.

— Это, — сказал он, — Глебов, бывший предводитель дворянства в Нижнем Новгороде.

— А где он сейчас живет? — спросил майор.

— Живет, — горько усмехнулся Сидоров, — это громко сказано. — Он давно уже ютится в Донском монастыре…

— Вместе с Садовским?

— Да, — кивнул Сидоров, — Борис Александрович тоже живет там…

— А как часто вы с ним видитесь? — задал вопрос капитан.

— Зачем мне с ним видеться? — удивился Сидоров. — Мы и в лучшие — то годы не были особенно близки, а теперь… махнул он рукой. — Да, я был у него после нового года, и мы говорили о Брюсове, который хорошо знал Врубеля…

— А теперь, — продолжил за него майор, — вам придется видеться с ним чаще!

— Зачем? — спросил Сидоров.

— Затем, — ответил майор, — чтобы рассказывать нам обо всем, что происходит у Садовского… Согласны?

— А у меня есть другой выбор? — не скрывая иронии, спросил Сидоров.

— Нет, — согласился майор, и очень хорошо, что вы понимаете это. Раз в две недели вы будете оставлять свое донесение на главпочтамте до востребования…

— А если за это время ничего не произойдет? — спросил Сидоров.

— То вы так и напишите: никаких новостей нет! А теперь, улыбнулся майор, доставая из сумки какую-то бумагу, — давайте оформим наши отношения документально…

Сидоров быстро пробежал документ.

Это было его соглашение работать на абвер. Он был датирован 14 июля 1937 года.

Да, подумал Сидоров, они рассчитали все правильно. В те дни он находился во Франции, где читал лекции в Сорбонне.

— Я не хочу вас пугать, — убирая документ в сумку, — сказал майор, — но предупреждаю, что за вами будут следить, и, если с головы кого-нибудь из нас упадет хотя бы один волос, мы убьем… нет, не вас, — успокоил он напрягшегося Сидорова, — а вашу жену… А теперь выпейте вот это! — протянул он Сидорову таблетку.

Тот побледнел.

— Да не бойтесь вы! — усмехнулся майор. — Это снотвороное, и, если вы на самом деле работаете на НКВД, то обо всем случившемся с вами вы сможете сообщить своим хозяевам только завтра, когда мы будем уже далеко…

Сидоров не поверил майору и, не сомневаясь в том, что это яд, выпил таблетку.

Кончено, он не был героем, но в этот момент его по-настоящему утешало то, что он ничего не сказал майору о том, что узнал на одном из снимков Алексея Анненкова.

Через четверть часа Сидорова стало клонить в сон, а еще через пять минут он спал беспробудным сном.

Когда офицеры вышли на улицу, капитан сказал: