Операция «Престол»

В «Демоне сидящем». Герой картины молод, красив, с исполинской фигурой и печальным взглядом, как будто угнетённый своим могуществом.

В «Демоне летящем» художник видит тоску, одиночество, тщетность бытия борьбы за счастье и своё место в жизни героя картины, совершающего, по мнению живописца, бесцельный полёт.

Наиболее колоритен «Демон поверженный». Мотив одиночества звучит форте!

Он низвергнут с высоты, гордыня сломлена, но падение не приносит ему избавления от земного существования, как простого смертного.

У Лермонтова Демон возвращается в свой холодный, надменный мир «… без упованья и любви», а у Врубеля происходит полное крушение надежд на обретение счастья и физической утратой нравственного начала.

И Лермонтов, и Врубель с сочувствием относились к образу своего героя. Они, вроде бы, близки, но на самом деле, абсолютно разные.

У Лермонтова Демон не способен преодолеть злобу, он циничен, жесток, непримирим. Он презирает мир и погружается в духовное небытие.

У Врубеля Демон — герой, страдающий от одиночества, скорбный, но на этом фоне — всё-таки властный и величавый.

Алексей Алексеевич хорошо помнил как во время одной из бесед с Блоком, тот сказал, что Врубель сам был Демоном, падшим прекрасным ангелом, для которого мир был бесконечной радостью и бесконечным мучением…

Звонок в квартиру заставил Сидорова недовольно поморщиться, так как он не любил, когда его отрывали от работы.

Он открыл дверь и увидел двух незнакомых мужчин в военной форме с погонами капитана и майора.

К его удивлению, у них были бороды, усы и скрывавшие половину лица очки, что делало их похожими друг на друга.

— Здравствуйте, Алексей Алексеевич, — улыбнулся майор.

— Добрый день! — несколько настороженно ответил Сидоров. — С кем имею честь?

— Мне приказано, — входя в прихожую и закрывая за собой дверь, все с той же широкой улыбкой продолжал майор, — доставить вас…

— Куда? — удивился Сидоров.

— Да успокойтесь вы! — продолжал майор. — Возникли некоторые вопросы, и Наум Исаакович просил привезти вас к нему…

Услышав имя Эйтингона, Сидоров насторожился еще больше.

Да, время от времени он встречался с майором. Но, вызывая его на встречу, тот сам звонил ему и просил прибыть на известную ему квартиру.

Но вот так, чтобы за ним, секретным сотрудником НКВД, присылали средь бела дня двух офицеров, еще не было.

Конечно, Сидоров не был профессиональным работником спецслужб, но кое-какое понятие о конспирации имел.

А потому с некоторым опозданием сказал:

— Простите, но я не знаю никакого Наума Исааковича!

Сидоров слишком старался, и именно поэтому его запоздалый ответ прозвучал не слишком естественно.

— Ну и хорошо! — неожиданно согласился майор и неуловимым движеним руки сильно ударил Сидорова в живот.

От страшной боли Сидоров согнулся пополам и упал на пол. Через минуту он пришел в себя, но открывать глаза не спешил.

— Ты не убил его? — услышал он насмешливый голос капитана. — Как-никак искусствовед!

— Да нет, — ответил майор, — сейчас придет в себя…

— Только не тяни, а то не успеем на Маленковскую!

— Не беспокойся! — ответил майор. — Успеем…

Понимая, что дальше лежать без чувств подозрительно, Сидоров «пришел в себя».

— Встаньте и пройдите в комнату! — приказал майор.

Ощущая сильную тяжесть боль в животе, Сидоров с трудом поднялся и пошел за майором.

— Вот что, Алексей Алексеевич, — произнес майор, — я не буду вас пугать, поскольку это совершенно ни к чему. Вы держите нас за дураков, а ведь нам прекрасно известно, что вы давно уже работаете на НКВД. Но поскольку я вижу, что вы человек упрямый и мы с вами не договоримся, я даже не буду ни о чем вас спрашивать, а просто убью. Удар мой вы уже знаете, и смею вас уверить, что если я нанесу его вам по голове или по горлу, все на этом закончится. И, — пробежал он несколько строчек в лежавшей на столе рукописи, — никто и никогда не прочитает не законченную вами монографию о Демоне Врубеля к Лермонтова… Кстати, художник на самом деле сошел с ума?

— Что? — удивленно взглянул на майора Сидоров.

— Я, — повторил свой вопрос тот, — спрашиваю, на самом ли деле Врубель сошел с ума?

— Да, это так, — кивнул Сидоров и рассеяно продолжал, — в последние годы жизни Врубель был погружён в мир своих галлюцинаций, о которых весьма образно рассказывал окружающим. Иногда наступали просветления, и тогда он жаловался на постигшее его несчастье и изобретал аскетические практики, которые должны были вернуть ему зрение. Для этого он отказывался от пищи, целыми ночами простаивал перед кроватью. Михаил Александрович мог не узнавать старых друзей. Его сестра вспоминала, что в последний год брат часто говорил, что устал жить. В феврале 1910 года он намеренно стоял у открытой форточки и спровоцировал у себя воспаление лёгких, перешедшее в скоротечную чахотку…

Сидоров рассказывал о Врубеле, а сам лихорадочно соображал, что ему делать.

Продолжать запираться?

Но если этот человек на самом деле что-то знал, то дела его плохи.