Стеариновые свечи не могли соперничать с послеобеденными грозовыми сумерками. Слабый свет освещал высокого мужчину, сидящего на диване по другую сторону стола. Временами молнии прожекторами врывались в комнату. Они пятнами выхватывали лицо Кратвига, которое в короткие промежутки между светом и мраком выглядело чудовищно неприятным. Не хотелось думать, что подобное впечатление производит шрам на щеке. От этой мысли она почувствовала угрызения совести. Анна старалась приучить себя к свободе суждений, но не всегда могла избавиться от предубежденности. Нижняя губа Кратвига казалась вдвое толще верхней, будто невидимые вены сначала вздули, потом, когда он заговорил, уронили ее:
— Смедер был со мной один раз. В прошлом году.
Прозвучало небрежно, как ничего не значащее замечание.
— Но не в этом году? — спросила Анна и тоже посмотрела в окно, вторя его небрежному тону. Центр разговора должен остаться незамеченным. Из этого ничего не вышло. Ее усилия были тщетны. Оба хорошо понимали значение этой минуты.
— Нет, — ответил он, широко улыбаясь, выпрямляя спину и заложив руки за голову. — Двое индивидуалистов, как мы со Смедером. Мы тогда поссорились.
Вот тебе раз! Анна была поистине удивлена. Может быть, об этом много болтали вокруг и он предпочел рассказать сам?
— Из-за чего?
— Мы ссорились из-за всего решительно, Куда пойти, надолго ли пойти, и тому подобное. Я слишком привык путешествовать один.
Звучало правдиво.
— Но это не разрушило вашу дружбу?
— Абсолютно нет. Мы только пришли к выводу, что больше не поедем вместе, а будем наслаждаться обществом друг друга в Сендербю, как обычно, болтая после обеда.
Как обычно. Это касалось и его слов об индивидуалистах и эгоистах. Слов, которые можно трактовать по-разному. Кратвиг, безусловно, знал в жизни поражения, это она сейчас хорошо понимала. Он пережил их и выработал собственные положительные принципы, которые помогли вытеснить прошлое и тот внутренний разлад, от которого он ушел. Но был ли Смедер похож на него?
Люди, знающие горечь поражения. Может быть, именно поэтому им было хорошо друг с другом? Или, может, Смедер был совсем другим и постепенно раскрыл себе Кратвига? Может, именно в горах Норвегии?
— А что за человек был Смедер?
— Оригинал. В хорошем смысле этого слова. Слегка уставший от жизненных неприятностей. Не все шло у него так, как когда-то, но безо всяких сомнений он был способным и добросовестным человеком. Хотя другим, возможно, он казался жестоким.
Анна в упор смотрела на Кратвига. На удивление ясный портрет Смедера.
— А его последняя работа?
— Я ничего не знаю. Смедер никогда не рассказывал о ней.
Он не любил болтать ни про сослуживцев, ни про начальство, даже если не любил кого-то. Он мог ругать систему в целом и разные точки зрения, но не отдельных людей. Истинные ценности были для Смедера основным в жизни.
— Что вы имеете в виду?
— Эффективность, последовательность, зрелость, ответственность, — ответил Кратвиг, — и многое другое.
Слова, слова, слова. Не собственный ли портрет описал Кратвиг?
— Он не говорил вам о своих отношениях с подчиненными?
— Он не был популярен. Это он сам признавал. Но Смедер считал, что его работа заключается не в том, чтобы завоевать популярность, а в том, чтоб превратить устаревшее общественное учреждение в современную, эффективную систему управления. В этом я был полностью с ним согласен.
— Вы когда-нибудь бывали у него дома?
Кратвиг постарался ничего не заметить в ее тоне.
— Один раз. По-моему, в марте. В Эгесхавне были кое-какие дела, и пока я дожидался обратного парома, мы вместе пообедали.
— Вы не были в городе вчера? Прошу прощения за вопрос.
— Вопрос закономерен, — усмехнулся Кратвиг, — нет, я провел день здесь, как обычно, один. Как всегда, спал после обеда.
— Вы знаете точно время, которое меня интересует?
Он сначала спокойно посмотрел на нее, потом внезапно широко улыбнулся, в первый раз показывая целый ряд собственных, белых, хорошо сохранившихся зубов.
— Об этом писали в газетах и вчера говорили по местному радио.
— Да, конечно, — согласилась Анна, решив заканчивать разговор.
— У нас оказалось с вами много общих суждений, — как бы подвел итог Кратвиг.
— О науке и о природе как о двух противоположностях, — вставила Анна, надеясь, что язвительное жало, дремлющее в ней, не выползет наружу.
— Например? — обиженно произнес Кратвиг, все-таки увидев его кончик. Анна обругала себя идиоткой. Теперь уж он замолчит надолго.
Гроза удалялась на северо-восток. По крайней мере, она хоть убедилась в том, что Кратвиг был достаточно большого роста, чтобы суметь выбросить друга с балкона восьмого этажа.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Мать Ове Томсена больше не выглядела бледной. Цвет ее лица был не просто неестествен, он был поспешно и безвкусно изменен наложенными румянами. Она по-прежнему была апатична и продолжала заниматься самобичеванием.
Она сообщила Клейнеру, что из Орхуса приехал старший брат Ове, чтоб помочь ей в практических делах. Клейнер выпил с ней чашечку послеобеденного кофе и только потом приступил к осмотру комнаты сына.