Операция «Аврора»

– Отлично! – воскликнул он, выслушал донесение. – Тащите его сюда. Что?.. Ясно. Это в самом деле будет правильнее. Адрес!.. Денис Николаевич, пишите… Мясницкая, дом Вятского подворья, против книжного магазина братьев Салаевых, фотография Павлова, спросить Михаила Павлова. Что?.. Ясно. Пишите: это сын хозяина, Петра Петровича… Спасибо, Никишин. Очень удачно нашли место!

– Никишин нашел мне фотографического преподавателя? – спросил Денис.

– Да… Если я не путаю, к подворью удобно Армянским переулком выйти. Вы будете там ждать, Никишин?.. Очень хорошо!

– Погодите, Федор Самуилович! – воскликнул Давыдов. – Я не могу быть разом в двух местах! Мне нужно с Гольдовским встретиться, это важнее всего. А потом уже учиться фотографии!

– Все очень просто, – успокоил его Нарсежак. – Вы сейчас же едете к Павлову и договариваетесь о вечернем занятии. И там, у Павлова, ждете Мартынова или Векслера, я их пришлю за вами на извозчике.

Давыдов понял: счастливые минуты улетели в небытие и больше не вернутся. Капитан контрразведки и на эту-то ночь права не имел! Служба требует: беги, спеши, все держи в памяти, учись на ходу! А счастье – счастье когда-нибудь потом, сейчас оно по уставу не полагается…

Он вошел в спальню.

– Я должен идти, дорогая.

– Я понимаю…

– Одежду тебе принесут. Ты… – Денис сглотнул. – Ты подождешь меня?..

– Я тебя дождусь, – тихо ответила Элис. – Иди. Я не уйду так… Вы это, кажется, называете «уходить по-английски»?..

Они обнялись, Давыдов поцеловал Элис в висок и вышел к Нарсежаку.

– Мне только побриться и привести себя в божеский вид, – сказал он. – Проклятая щетина! У нас еще есть горячая вода?

– Я нарочно для вас оставил.

И, когда Давыдов усердно взбивал в плошке мыльную пену, Нарсежак спросил:

– Денис Николаевич, не хотите ли поселить вашу леди в каком-то другом месте? Тут документы, важные разговоры…

– Мы говорим по-русски, – ответил Давыдов и почувствовал, что краснеет. – Она знает всего с десяток слов.

– Вы уверены?

– Есть ситуации, когда… когда знание языка становится явным… или же незнание… ох!

– Осторожнее! – заметив порез на его щеке, воскликнул Нарсежак. – Залепите клочком газеты. Вот… Уж не знаю, как бы это объяснил покойный господин Менделеев, но факт: типографская краска останавливает кровь…

Четверть часа спустя Давыдов и Нарсежак вышли из дома. Они несли с собой две картонные коробки – с фотокамерой и с реактивами.

Дальше все развивалось по плану Нарсежака. Давыдов познакомился с чересчур благовоспитанным молодым человеком, Михаилом Павловым, и отдал ему фотокамеру, чтобы тот, проявив пленку, на живых примерах показал Давыдову его фотографические ошибки.

Агенты, следившие за квартирой Шурки Евриона с крыши соседнего сарая, видели в окно, что Гольдовский собирается уходить – бреется, мажет голову бриолином, выбирает галстук.

От квартиры Евриона до фотографии на Мясницкой было пять минут ходу. За Давыдовым послали, и очень скоро он как бы случайно столкнулся с Гольдовским на Малой Лубянке у гостиницы «Билл о».

– Это судьба! – сказал Денис. – Я знал, что должен тебя встретить. Меня вела незримая рука! Послушай, я вчера открыл наугад книгу, и выпали пушкинские стихи: «И скоро, скоро смолкнет брань средь рабского народа, ты молоток возьмешь во длань и воззовешь: свобода!» Слышишь? Молоток!..

– Да, Пушкин тоже был наш, – согласился Олег. – И Лермонтов был бы, если бы прожил подольше.

– А мой прадед?

Гольдовский на секунду задумался. Вообразить себе поэта-партизана в масонском ритуальном фартуке поверх гусарского ментика, с молотком, мастерком и циркулем он никак не мог. Пришлось отвечать осторожно:

– Если бы ему повезло с наставниками и знакомцами. Но, знаешь, то, что правнук Дениса Давыдова хочет вступить в наши ряды, глубоко символично. Все лучшее собирается под наши знамена, понимаешь?

– Я готов под знамена! – отважно сказал Давыдов. – Обратного пути нет. Когда ты представишь меня братьям?

– Я уже думал об этом. Ночью я читал трактат, в котором говорится о неофитах…

«Не иначе, трактат лежал под одеялом у Шурки Евриона», – подумал Давыдов, а вслух добавил:

– А я начал «Масонов» Писемского. Послушай, это правда, что дам тоже в ложи принимают?

– Нет, это как раз неправда!

– Но если Писемский написал?..

– Заврался твой Писемский. Вот, послушай…

Денис добился своего: Олег заговорил об истории масонства, которой очень увлекался.

Показывая живой интерес к ритуалам и философии, Давыдов полдня всюду бродил за Гольдовским, только что не держась за его рукав; побывал за кулисами в двух новорожденных театрах, названия которых не запомнил, видел репетиции чего-то древнегреческого – с хитонами, позолоченными сандалиями на голых ножках примадонн и трагической декламацией гекзаметров; собрался угостить однокашника отличным обедом, а за полчаса до обеда познакомился с Шуркой Еврионом. Кокотка, видимо, ревновала избранника своей души и появилась внезапно, как чертик из табакерки, когда Гольдовский, решив вместе с Давыдовым навестить каких-то знакомых дам, уже буквально стоял на пороге их жилища.