ОНО

Однако далеко не каждый раз машина заводилась со стартера; тогда Майку приходилось ждать отца, возвращавшегося в гараж за заводной ручкой; вынося ее, он обычно бурчал что-то себе под нос. Майк был настолько уверен, что отец бормочет какие-то заклинания, что был до крайности удивлен, узнав истину. (Это случилось намного позже, в одно из несчитанных посещений больничной палаты, где лежал умирающий Уилл Хэнлон. Из его рассказа Майк уяснил, что это бормотанье себе под нос было связано с боязнью отца заводной ручки, которая однажды споро выскочила из паза и нанесла Уиллу предательский удар в челюсть.)

— Отскочи, Майки, — говорил Уилл, вставляя ручку в паз под радиатором. Когда двигатель все-таки заводился, Уилл торжественно заявлял, что на следующий год обязательно продаст «форд» и купит «шевроле». Но этот «следующий год» так и не наступал. И старый «форд»-гибрид по-прежнему стоял в своем стойле с ходовой частью, смазанной тавотом, и кузовом-курятником.

Когда грузовик был на ходу, Майк, сидящий на месте пассажира, любил принюхиваться к запахам разогретого масла и сизого выхлопа, овеваемый легким бризом через несуществующий ветровик. Он думал: «Вот и снова пришла весна. Наконец все проснулось». Душа наполнялась немым восторгом, который, если бы ему удалось выйти наружу, вполне мог потрясти и без того хлипкую конструкцию кабины. Майк был влюблен буквально во все вокруг, но больше всего — в отца, сидевшего рядом, ухмылявшегося и покрикивавшего: «Держись, Майки! Сейчас старушка разбежится! Ох и погоняем птичек из травы!»

С шумом проносясь по дороге, «форд» выбрасывал из-под задних колес черную грязь и серые облака пыли, а Майк с отцом тряслись на старом диванном сиденье и хохотали как два дебила. Уилл правил через высокую траву заднего участка, оставляемую на укос, либо на запад (кукуруза и бобовые), либо на юг (картофель), либо на восток (горох, кабачки и тыква). Из травы действительно взлетали перепуганные ревом «форда» птицы… Однажды они вспугнули куропатку с красивым коричневым, как позднеосенний дуб, оперением; птица вспорхнула с шумом, даже перекрывшим рев грузовика.

Так Майк Хэнлон въезжал в весну.

Ежегодные работы начинались с уборки камней. Каждый день они выводили грузовик в поле и доверху загружали его камнями, сильно осложнявшими боронование. Бывало, что грузовик вяз в весенней распутице; тогда со стороны Уилла слышалось невнятное ворчанье… ругательства, как предполагал Майк. Некоторые слова и выражения были мальчику знакомы; другие, типа «сын шлюхи», озадачивали его. Он полез за толкованием в Библию, прослышав, что «шлюхой» была женщина, пришедшая из местечка под названием Вавилон. Тогда он вознамерился было переспросить отца, но грузовик увяз в грязи по самые рессоры; серьезность положения явственно просматривалась по количеству складок на лбу отца, и Майк решил оставить выяснение вопроса до лучших времен… Позже он-таки выяснил у Ричи Тозье, что «шлюха» — женщина, которой мужчины платят за половые отношения. «А что такое половые отношения?» — спросил Майк, но приятель вопрос проигнорировал…

Однажды Майк поинтересовался у отца, почему с каждой весной камней становится все больше.

Они стояли на очищенной территории перед заходом солнца в последний день уборки каменного урожая. Разбитая грязная колея — ее просто несерьезно было бы назвать «дорогой» — вела от окончания западного участка к пойме Кендаскейга. Именно там и была конечная точка ежегодного «уборочного» маршрута.

Окинув взглядом местность, которую раньше ему приходилось поднимать в одиночку, затем с помощью сына (кое-где под камнями обнаруживались полусгнившие остатки пней; их тоже приходилось выкорчевывать перед вспашкой), Уилл зажег сигарету и произнес: «Мой отец учил, что камни, мухи, сорняки и бедняки угодны Богу более прочих Его созданий, потому Он и сделал их в таком количестве».

— Но они будто возвращаются каждый год…

— Да, похоже, что так. Иначе это и не объяснить.

Откуда-то со стороны реки, из закатных сумерек крикнула гагара: садившееся солнце придавало Кендаскейгу оранжево-красный оттенок. Одинокий вскрик птицы вызвал гусиную кожу на усталых руках Майка.

— Я люблю тебя, папа, — неожиданно для самого себя произнес Майк; от нахлынувшего внезапно чувства даже слезы выступили на глазах.

— Я тебя тоже, Майки, — стиснул его Уилл в крепких объятиях. Фланель отцовской рубахи коснулась щеки Майка. — А не пора ли нам домой? Примем ванну перед ужином…

— Ага.

— Ага, — в тон сыну повторил Уилл, и оба рассмеялись, усталые, но довольные, с натруженными, но не перетрудившимися конечностями и с мозолями на ладонях, почти не дававшими о себе знать.

«Вот и весна, — думал Майк вечером; его клонило в сон в то время, как мать с отцом смотрели в другой комнате передачу «Молодожены». — Вот и снова пришла весна, благодарение Богу». — И уже засыпая, в полудреме, в его сознание ворвался крик гагары. Весна — пора горячая, но до чего же приятная…