Он уже идет

– Ты не против немного поучиться после свадьбы? – спросил Берко. – Тебе уже будет незачем ходить целый день за коровами. Я приглашу хорошего меламеда, и вы…

– Нет нужды. Справимся сами. Давайте мне задания и проверяйте выученное.

– Хорошо, – согласился Берко.

Свадьбу назначили после Пейсаха, и так вышло, что из всех возможных дат наиболее удобной оказалось первое ияра, новомесячье. Берко усмотрел в этом еще одно подтверждение слов Рамбама и совсем успокоился. А Злата… та молилась и постилась, почти не выходя из своей комнаты. Берко пытался ее увещать, мол, нельзя к свадьбе выплакать все глаза, невесте положено выглядеть счастливой, а не бледной и осунувшейся, но та не слушала отца.

– Если Всевышний уготовил мне такое испытание, – отвечала Злата, – оно связано с особенностями моей души и к внешности не имеет отношения. Радоваться счастливой невесте просто. Мотл говорит, что давно любит меня, – вот пусть радуется бледной и осунувшейся.

Справляли скромно. Невелика честь отдавать дочь за неграмотного пастуха. Чем меньше людей будут чесать языки, важно поясняя: я это видел своими глазами, – тем спокойнее. Когда Берко сел подсчитывать, кого бы он хотел видеть на торжестве, выяснилось, что речь идет о двух десятках человек. Близкие родственники и редкие друзья, не запятнавшие уст злословием.

Хупу ставил ребе Михл. С началом церемонии тянули дольше обычного, Злата никак не могла выйти из своей комнаты. Когда встревоженный Берко все-таки решился нарушить ее уединение, он обнаружил дочь, залитую слезами.

– Не расстраивайся, доченька, – тяжело вздыхая, произнес Берко. – Все обязательно наладится, вот увидишь.

– Только одно прошу я у Бога, – сдавленным голосом ответила Злата. – Если мне не выпало стать женой мудреца, пусть хотя бы мои сыновья удостоятся учиться в ешивах и пойти дорогой Торы.

– Быть по сему! – вскричал Берко. – А сейчас идем, все уже заждались.

Ребе Михл провел церемонию быстро и уверенно, а Берко, стоя рядом с женихом и невестой под балдахином, даже не успел сообразить, что большая часть его жизни навсегда отодвигается в прошлое, и с этого момента все события он будет классифицировать как случившиеся до свадьбы Златы или после.

Количество блюд на роскошно сервированном столе существенно превосходило количество гостей. Но молодые почти не прикасались к еде, фаршированная рыба под сладким хреном в тарелке Мотла осталась нетронутой, а Злата не прикоснулась к вазочке с Фаниными тейгелах.

Ребе Михл окинул взглядом Мотла и Злату и приказал съесть по тарелке бульона.

– Предсвадебный пост закончился, – объяснил он. – Сейчас вы словно первосвященник в Иерусалимском Храме после завершения Судного дня. Все грехи прощены, начинается новая жизнь. И очень хорошо, что она начинается в новомесячье.

– Почему? – не удержался от вопроса Берко. Он прекрасно знал, что раввин обязан произнести на свадебном пиру небольшую проповедь, дабы освятить застолье словами Торы, и незачем спрашивать, ответ последует сейчас сам собой, – но не смог, не сумел сдержать любопытства, и вопрос вылетел изо рта помимо его воли.

– В нашем календаре, – начал ребе Михл, – есть дни, когда святость проявляется открыто. Это субботы и праздники. Есть будни, когда святости нет вообще, – дни, заполненные работой и многочисленными хлопотами. И есть новомесячья. С одной стороны, это обыкновенные трудовые дни, но с другой – мы читаем в них те же молитвы, что в праздники, и устраиваем торжественные трапезы, как в субботы. Тут-то и кроется тайна новомесячья: святость присутствует в нем, но в скрытом виде. Эти дни учат нас скромности – подобно им, человеку не пристало выпячивать напоказ свои достоинства.

Слова раввина оставили Берко в некотором недоумении. Спору нет, сказано красиво, но он ожидал разгадки или какого-нибудь объяснения загадочных намеков Рамбама, однако ребе Михл повернул тему другой стороной.

Мотл не захотел поселиться в хоромах арендатора, а попросил отвести им флигелек на краю дома. Когда-то в нем жила сестра Берко, но незадолго до свадьбы племянницы она переехала к старшей дочери, и в трех комнатках и кухне сложили пасхальную посуду. Комнатки освободили, побелили стены и потолки, покрасили полы, расставили мебель, Мотл привез на телеге сундук со своими нехитрыми пожитками – и после завершения свадебного пиршества молодые удалились в свой флигелек.

Берко не спал всю ночь, его одолевали тяжелые мысли. Как сложатся отношения Златы с мужем, найдут ли они общий язык? Эх, какой еще общий язык, о чем может говорить его умная, начитанная дочка с неграмотным пастухом?

Все намеки и обещания Рамбама поглотил ночной мрак, и Берко уже сомневался в правильности своего решения. Утром он все не решался взглянуть в сторону флигеля и сел пить несладкий чай перед молитвой спиной к окну.

Вдруг отворилась дверь, и на пороге возникла Злата с Мотлом. Берко не поверил своим глазам: куда подевалась его несчастная, заплаканная дочь? Злата сияла, словно солнце на восходе, ее глаза лучились, а с губ не сходила улыбка счастья. Мотл, по своему обыкновению, был сдержан и молчалив.