Он уже идет

Трапезу приготовили быстро – хвала Создателю, в поместье всего хватало, – и на следующий день Берко отправил в Курув подводу, привезти тех евреев, с которыми он еще поддерживал дружеские отношения. Каждого, кто за прошедшие десять лет позволил себе позлословить насчет Златы и молодого Крашницкого, он просто перестал замечать.

Вторая подвода доставила музыкантов. По роскоши закусок, обилию водок, вина, наливок и громкости музыки трапеза напоминала свадьбу. И гуляли ее, как свадьбу, почти до рассвета. Бледная Злата, смущенно улыбаясь, сидела в кресле во главе стола, а гости, которым было объяснено, в чем причина веселья и для чего оно затеяно, не уставали ее поздравлять с полным выздоровлением.

Трапеза закончилась, разъехались гости, мебель вернули на свои места. Берко упросил Рамбама остаться в поместье еще на несколько дней, поглядеть, как будут разворачиваться события. Но они никак не разворачивались: Злата по-прежнему лежала в своей комнате, то и дело впадая в забытье, Берко хлопотал по хозяйству, его сестра занималась домом. От большого семейства, когда-то наполнявшего хоромы гомоном и криком, никого не осталось. Племянники и племянницы обзавелись семьями и благодаря щедрой помощи Берко перебрались в собственные дома: кто в Курув, кто в Пулавы, а кто и в Люблин.

Вечером второго дня после завершения трапезы усталый Берко сидел в гостиной, перебирая в уме дела на завтра. Рамбам, молчавший эти два дня, вдруг произнес, указав на лежавшую перед ним потертую бумагу:

– Гляди, что я обнаружил. Долговая расписка от некоего Боруха, портного из Млынки. Судя по всему, твой отец так и не получил свои деньги. А сумма, между прочим, немалая.

– Ну и что, – пожал плечами Берко. – Разве можно теперь установить, кто этот Борух, жив ли он, остались ли у него наследники? Это долговое обязательство сегодня не стоит ни гроша.

– Неоплаченный долг остается неоплаченным долгом, – заметил Рамбам. – Пока ты его не отменишь, Борух или его наследники – твои должники.

– Какие еще наследники, – усмехнулся Берко. – А Борух наверняка в будущем мире, и ему нет дела до невыплаченного долга.

– Как знать, как знать, – произнес Рамбам. – Но если ты действительно так считаешь, то почему бы тебе не отменить это долговое обязательство?

Берко удивленно взглянул на Рамбама.

– Ну, если предположить, что в этом есть хоть какой-то смысл, я прощаю этот долг.

– Замечательно! – воскликнул Рамбам. – А теперь, в знак подтверждения своих слов, разорви расписку.

– Ну, если ты так говоришь, – усмехнулся Берко, взял со стола расписку и разорвал ее на три части.

– Будет правильно, – добавил Рамбам, – если ты сожжешь эти клочки.

Он указал на дверцу топившейся печи. Берко опять улыбнулся, собрал клочки, подошел к печке и бросил их в поддувало. Пересушенная бумага вспыхнула в одно мгновение, за секунду превратившись в пепел.

– Спокойной ночи, – сказал Рамбам, встал и ушел в отведенную ему комнату. Берко еще долго сидел, соображая, с какого из срочных дел начать следующий день.

Он встал рано, помолился у себя в комнате и вышел в гостиную, где на столе его уже ждал завтрак. Злата стояла, опершись о конторку, и поджидала его.

– Папа, – сказала она слабым, но совершенно нормальным голосом. – Пойдем погуляем. Я так люблю бродить по опавшей листве.

Не веря своим ушам, Берко, задыхаясь от счастья, подал дочери накидку, и они вместе спустились с крыльца. На последней ступеньке Злата пошатнулась, едва не упав, и Берко был вынужден взять ее под руку.

Он давно перестал прикасаться к дочери. С тех самых пор, когда она из угловатой девочки превратилась в расцветающую юницу. Первое время Берко очень не хватало ее объятий, Злата с разбегу взбиралась на отца, как белка на дерево, крепко обнимала за шею и опускала голову ему на плечо. И не было ничего слаще для отцовского сердца, чем эти маленькие ручки, сжимавшие его шею, и тихенькое сопение маленького носика.

А субботние прогулки вокруг пруда! Злата вкладывала свою мягкую ладошку с тонкими пальчиками в руку Берко, и он рассказывал ей истории из Агады, а потом, когда истории подошли к концу, начал придумывать сам.

Это счастье давно закончилось, ведь с девушкой полагается вести себя иначе, чем с девочкой, но он потихоньку привык. И вот сейчас, медленно вышагивая по шуршащему золоту, он вспоминал ушедшие годы и снова задыхался от счастья.

– Папа, почему ты плачешь? – спросила Злата. – Все уже хорошо, я выздоровела.

– Это от радости, дочка, – ответил Берко, не утирая слез. – Только от радости.

Они обогнули пруд и двинулись обратно к дому. Стоял осенний галицийский день, еще теплый, но с прохладным ветерком. Солнце светило сквозь промокшие за ночь липы, с гребли на Куруве доносился мерный шум воды. Дикие утки, осторожно озираясь, выплывали на середину пруда. Свежий, сырой воздух, наполненный пряным ароматом опавшей листвы, бодрил лучше любого лекарства.

Завтракали вместе. Злата клевала понемножку, точно птичка, но это уже была совершенно нормальная еда, ведь еще вчера ее приходилось кормить с ложечки куриным бульоном.