Он уже идет

Я напоминаю вам про сие печальное обстоятельство не ради того, чтобы доставить лишнее огорчение. Дело в том, что меня давно одолевает своими просьбами парень, вернее, уже тридцатилетний мужчина, которому я, зная ваши требования, отказывал с порога. Но поскольку вы сообщаете, что требования отменились, я хочу его представить. Он вполне достойный человек, и вы с ним хорошо знакомы. Зовут его Мотлом, он уже много лет работает пастухом в поместье.

Я понимаю, что вам трудно даже подумать о таком зяте. Но вспомните рабби Акиву! Вы можете поселить Мотла в своем доме, нанять для него хорошего учителя – и через год-полтора он вполне сумеет поддерживать разговор за субботними трапезами. Не хотел бы вас ввергать в панику и беспокойство, но боюсь, что Мотл – последний шанс вашей дочери создать семью.

«Что же это такое? – думал Берко, поглаживая грудь в попытке успокоить трепещущее сердце. – Чем я заслужил такое унижение? Где провинился, кого обидел? В самом страшном сне не могло привидеться выдать Злату за пастуха, дикого, неграмотного человека. То-то порадуются курувские лихоимцы, то-то почешут злые языки!»

Берко понадобилось около часа, чтобы прийти в себя. Облегчение наступило лишь после того, как он порвал письмо на мелкие клочки, сжег, а пепел выпустил в форточку.

Но чем бы он ни занимался в тот день, о чем бы ни думал – письмо реб Йосла не шло у него из головы. Особенно последняя фраза. Возвращаясь мыслями в прошлое, вспоминая и оценивая множество происшедших с ним и со Златой событий, Берко все яснее и мучительней осознавал, что старый сват прав. И что он, Берко, сам загнал в позорную ловушку любимую дочь и себя вместе с ней.

На счастье нужно жениться, а с бедой достаточно переспать. Утром следующего дня предложение реб Йосла уже не вызывало у Берко трепет отторжения, а после обеда он стал размышлять, как построить разговор со Златой.

Как раз в это время прибыла телега из Курува с полушубками, шапками и рукавицами. Раз в пять-шесть лет Берко менял всем работникам поместья верхнюю одежду, ведь зимы бывали злыми, а от больного толку куда меньше, чем от здорового.

– Привет от ребе Аврума, – сказал возчик, сгрузив товар. – И поздравления с приближающимся новомесячьем.

– Это все, что он велел передать? – с деланым безразличием поинтересовался Берко.

– Вроде все, – возчик потер затылок и на секунду призадумался. – Да, точно все.

– Ну Рамбам, – возмущенно повторял Берко, запершись в своем кабинете. – Что за человек этот Рамбам! Ломай из-за него голову! Слова по-простому не скажет, сплошные намеки да иносказания. Новомесячье было три дня назад! Ладно если бы он поздравлял с прошедшим, но почему с наступающим? Что он хотел этим сказать, на что намекнуть? Поди разберись!

Берко нервно вышагивал по комнате, то проводя кончиками пальцев по гладкой поверхности конторки, то прижимаясь лбом к оконному стеклу. А ведь совсем недавно он гордился, что сумел сразу понять намек Рамбама! Да-да, мгновенно увязал его со словами магида, изречением Виленского Гаона. О тех, кто рождается в отсутствие луны… ой-ей-ей!

Берко закрутился по комнате, словно ошпаренный. Разгадка лежала прямо на поверхности, послание Рамбама было написано огромными буквами освящения Луны![8] Реб Аврум явно и четко указывал на Мотла, которого назвал человеком новомесячья. И поздравлял, то есть передавал свое одобрение его браку со Златой. Откуда ему это известно? А откуда ему известно все остальное?

Отбросив в сторону сомнения, Берко поспешил к дочери. Злата выслушала его и покрылась смертельной бледностью.

– Папа, неужели я так много лет молилась ради мужа-пастуха?

– Ты сделаешь из него второго рабби Акиву! – воскликнул Берко. – Уверен, Рамбам намекает именно на это.

– А если нет? – спросила Злата и залилась горючими слезами.

– Доченька, я не настаиваю, – негромко произнес Берко. – Только тебе решать.

Злата плакала всю ночь, плакала и молилась. Утром, побледневшая и осунувшаяся, она вышла к завтраку и сказала отцу всего три слова:

– Папа, я согласна.

Берко позвал Мотла на следующий день. Завел в свой кабинет и постарался завести откровенную беседу на понятные им обоим темы. Начали о хозяйстве. Пастух держался просто, но с достоинством. На вопросы отвечал односложно, словно экономя каждое слово, каждый звук. Берко впервые видел его так близко и впервые разговаривал, до сих пор все их общение сводилось к указаниям, которые арендатор давал пастуху.

Выяснилось, что у Мотла симпатичные черты лица, приятный тембр голоса и живые, выразительные глаза.

«Да он совсем не пропащий, – думал Берко. – И действительно может чему-то научиться».

– А почему ты хочешь жениться на моей дочери? – прямо спросил арендатор, когда все хозяйственные темы подошли к концу. Мотл посмотрел ему прямо в глаза и спокойно ответил:

– Потому что я люблю Злату. Люблю уже много лет.

– Но еврейский брак не строится на чувствах, – возразил Берко. – Наш дом стоит на Торе и заповедях.

– Об этом не беспокойтесь, – коротко ответил Мотл.