Олдорандо (СИ)

   Усилк!.. Юли мгновенно вспомнил это имя и просьбу матери этого парня. Теперь у него был личный мотив поговорить с беднягой. Без дальнейших размышлений он пошел в контору Дравога и забрал ключи. Вернувшись в коридор тюрьмы, он отпер дверь в камеру, взял лампу из ниши в стене и вошел.

   Заключенный лежал, растянувшись на покрытом нечистотами полу в луже воды, стекавшей с его одежды. Его разбитая голова и лицо всё ещё кровоточили и вода в луже стала розовой от крови. Усилк с усилием приподнял голову, угрюмо, но без всякого выражения взглянул на вошедшего священника. После этого его голова бессильно опустилась на камень.

   Юли ощутил вдруг неожиданно острое сострадание к этому парню, его ровеснику, ни в чем, как он знал, не виновному. Присев на корточки рядом с ним, он осторожно поставил лампу на покрытый нечистотами пол. Эта камера давно не убиралась, хотя человеческий кал был ценным удобрением. Дравог явно имел особый зуб на её обитателя.

   Юли осмотрел разбитую голову Усилка, покрытую кровью. К счастью, на ней не было более серьёзных повреждений, чем обычные ссадины и синяки. Юли облегченно вздохнул.

   -- Пошел вон, монах, -- прохрипел юноша. -- Я не звал тебя.

   -- Я хочу помочь тебе, -- сказал Юли.

   -- Конечно, ты мне поможешь, -- зло прорычал парень. -- Если уберешься!

   -- Я помогу тебе, если смогу, -- повторил Юли.

   Ответа на сей раз не последовало. Какое-то время они оставались в том же положении, не двигаясь и не говоря ни слова. Кровь медленно капала в лужу с разбитой головы заключенного.

   -- Тебя зовут Усилк, не так ли? -- наконец нарушил молчание Юли.

   Ответа не было. Исхудавшее, изможденное лицо было по-прежнему обращено к полу.

   -- Твоего отца зовут Киале, -- продолжил Юли. -- Он живет в Вакке.

   -- Оставь моих родителей в покое! -- прорычал Усилк.

   -- Я хорошо его знал. И твою мать тоже. Она присматривала за мной. Они помогли мне в трудную минуту.

   -- Не трогай моих родителей, гадина!.. -- крикнул Усилк.

   Он напрягся и вдруг с неожиданной прытью и яростью набросился на Юли, сбив его с ног и прижав к полу. Тот не ожидал нападения и дело могло бы закончиться плохо. К счастью, Усилк ослабел от побоев и голода и его удары почти не ощущались, в то время как Юли был ловок и силен. Он покатился по полу, сбрасывая с себя парня, и вскочил, как поднявшийся со снега асокин. Усилк отлетел в угол камеры.

   Обнаружив, что его новая одежда священника вся перемазана его нечистотами, Юли начал резко отряхиваться и спохватился, лишь перепачкав и руки. Ему захотелось самому накинуться на парня и он большим усилием воли сдержал себя. Не говоря ни слова, он забрал лампу и вышел, закрыв на ключ дверь камеры.

   Дравог ухмыльнулся при виде перепачканного нечистотами Юли.

   -- Это опасный тип, бунтовщик, -- важно заявил он. -- Теперь ты убедился, что эти скоты не ценят милосердия? Их надо бить, бить и бить! -- Дравог глумливо повел носом. -- Но от вас сегодня исходит поистине божественный запах, святой отец.

   Юли ничего не ответил. Он удалился в тюремную часовню и принялся молиться Акха, равнодушно взиравшего невидящими глазами на припавшего к его ногам ничтожного служителя.

* * *

   Ещё на Рынке Юли услышал легенду, впрочем известную всем обитателям Панновала, об ужасном Черве. Червь был послан на землю Вутрой, злым богом небес. Вутра поместил его в лабиринт в священной горе Акха. Червь был очень большим. В обхвате он равнялся галерее. Он был покрыт слизью и потому беззвучно скользил по темным проходам. Слышно было лишь его дыхание, выходящее из зубастого рта. Он пожирал людей, встретившихся на его пути.

   Что-то вроде червя Вутры появилось сейчас в голове Юли. Он воочию узрел ту незаполнимую пропасть, которая разделяла то, что проповедовали священники, и то, что они делали от имени Акха. И дело было не в том, что проповеди в Твинке были слишком благочестивы, наоборот, их отличала голая практичность. Они подчеркивали долг и служение своему ордену, утверждая их незыблемость. Но только почему-то получалось так, что вера служила не богу, а земным хозяевам жизни, а от циничной жестокости коллег Юли корежило. Впрочем, он понимал, что и сам уже стал частью их системы. У него тоже была власть, пусть и небольшая. Да и жизнь его была не так уж и плоха. Комнаты священников даже в Твинке были сухими и теплыми, они могли пить вино и получали хорошую еду, несравнимую с тем, что ели послушники в Святилище. Юли беспокоило лишь то, что сами священники в Зоне жили в противоречии с проповедуемыми ими же взглядами. Все вели себя так, словно никакого Акха не существовало. Вера не имела отношения к жизни. Она была грандиозным спектаклем, в который играли все, потому что это приносило выгоду.

   Только сейчас он понял истинный смысл слов, сказанных ему однажды отцом Сифансом: "Не думаешь же ты, что только добродетель и святость побуждают людей служить богу? Нет и нет! Чаще всего это заставляет делать грех, чувство вины и осознание греха, который камнем лежит на душе, как у тебя. Грех и порок толкают людей к искуплению в службе".