Октябрь, который ноябрь

— Светлоледя, ты чего придираешься? Эту письменную принадлежность я своим штурманам для разрисовки новых карт принесла, но фломастеры бумагу насквозь прошибают. Сугубо не картографического они назначения. А девчонка пусть малюет, жалко, что ли…

— Не жалко. Но канцпренадлежность вопиюще не аутентичная.

— И чего теперь? Тоже нашла небывалое искажение темпоральной логики. Мелочная ты, боквоедистая. Вон, у Клеопатры на стене зеркало из «Экеи» висит, и ничего, все равно великая царица. Приставила к зеркалу двух евнухов с копьями, и порядок.

— Что, действительно, «экеевское» зеркало у царицы?

— Ценник, по-крайней мере, ихний. Я ногтем поковыряла.

— Гм, ну а сама египтянка, она как?

— Вот об этом бы и спрашивала. Понятный интерес. А то «фломастеры, фломастеры»… Но про внешность красавицы я разъяснить затрудняюсь. Там макияж просто панцирный. И ногтем не поковыряешь, все ж царица, легенда, нужно уважать. Впрочем, на ней если слоями начнешь отковыривать…

— Понятно. Непонятно зачем тебя к ней занесло. Вроде не входит царица в круг твоих взыскательных научных интересов.

— Бернард попросил. Сочинял пьеску, говорит «не могу уловить атмосферу». Я пересказала что и как, посодействовала сотворению классики. Нужное дело, нам ли, педагогам, не понимать?!

Шпионки поднялись в номера.

— О, а к нам наведывались, — прошептала, доставшая ключ, Лоуд.

Действительно, на замке виднелись свежие царапины — пытались вскрыть, но не успели.

— Нехорошо, — признала Катрин, запирая дверь изнутри. — Нагловат сосед, да еще и криворукий. Ножом, что ли, ковырял?

— Сказала бы я, чем он ковырял… Некоторым глуховатым дамочкам хорошо дрыхнуть, а мне пришлось полночь слушать как решают: бариться им или идти клиентов искать? Его зовут Яцех, ее — Махдачка. Шляхецкая кровь! Шмондюки и прощелыги. Надо их того… отселить.

— Будет или грязно, или шумно, — предостерегла Катрин.

— Будет быстро, — заверила напарница. — Ты тут еще раз прикинь план аудиенции, а я займусь. Ненавижу, когда в моем белье норовят покопаться!

С бельем у оборотня-имитатора было не густо — в этом отношении Лоуд была максималисткой. Либо треники, либо комплект термобелья, но чаще ничего, поскольку «поддевание мешает быстрому преображению», как объясняла специалистка. Но в принципе права Лоуд — спокойно работать, когда на собственной базе мелкий лиходей норовит твои вещи подчистить, сложно. Все ценное из оборудования перепрятано на хозяйской половине, тем не менее…

Катрин разглядывала фото: пятеро, вернее, четверо, все похожие и все разные, но все слишком молодые. Кто из них решится и решится ли?

За дверью что-то происходило, к счастью, не особо шумное. Вот кто-то с придушенным визгом выскочил в коридор, просеменил по коридорчику. Эта, как ее… Магдачка. На лестнице что-то уронила — покатилось по ступенькам, беглянка в ужасе мы-мыкнула. Хлопнула дверь на улицу…

Жених пришел к решению покинуть номера минут через пять. Стремительно проклацал копытами штиблет по коридору, безмолвно ссыпался по лестнице.

Зашла Лоуд:

— Они нас покинули. По-английски. Но оставили деньги за житье и вот — папироски. Тебе надо?

— Не стану я такую дрянь курить. Я вообще завязываю. А что их вспугнуло?

— Да как обычно — люди полны предрассудков, — проворчала Лоуд, освобождая потертый бумажник от радужных керенок.

— Рассказывай-рассказывай, интересно все ж.

— Особо быстро не получилось, поскольку пришлось ждать пока разойдутся. Возвращается Махдочка, извиняюсь, из уборной, а милый друг-сутенер, поилец-кормилец, сидит на стуле и горло себе вскрывает — вот такенной финкой. Кровь так и брызжет, так и брызжет! Махдочка чемодан хвать, свое манто с вешалки — цап! И ходу!

— Понятно. А второй акт исхода?

— Там же. В номер входит Яцех. Он возбужден. Озирается. Видит возлюбленную, замирает. Махдочка раскачивается в петле над столом: башка набок, по лицу и шее зеленые трупные пятна. Яцех, не веря непоправимой потере, протирает глаза. Скрип-скрип, убеждает его веревка. Герой пятится к шкафу, желая нашарить бумажник и паспорт. Глаза висельницы распахиваются. Они белы и огромны как несвежие вареные яйца. Махдочка умоляюще тянет к возлюбленному пятнистые руки. Герой хватает что попадает под руку, срывает пальто, выбегает из комнаты. Он потрясен! Занавес. Конец второго акта.

— Ужасти какие. С трупными пятнами не перебор?

— Ничего ты не понимаешь в театральном искусстве. Это же гипербола, некое равновесие меж гнетущей реальностью темного настоящего и надеждой на грядущее весеннее очищение с пролесками, чистым небом и катарсисом!

— Хм, и где в этом катарсисе «очищающее и весеннее»?

— Ну, пятна-то зеленые. Ты не тупи, вдумайся, что хотел сказать художник.

— Да, теперь осознала. Идем Прыгать?

Река Тобол

Три месяца до дня Х.

Приятно было вновь почувствовать под ногами легкое покачивание палубы. Неприятно было иное — шпионки явно ошиблись каютой.

— Это… чего это? Кто? — потрясенно пробормотал служивый человек в гимнастерке с распахнутым воротом.