Октябрь, который ноябрь

— Подохну ведь! Бога ради, в больницу свезите…

— Ты с кем на площадь ехал?! Быстро говори! С кем, откуда, кто послал, зачем рулил? Живо, сдохнешь с минуты на минуту, падаль голожопая!

Заговорил. Спешно, с перепугу почти не кашляя…

…- пулеметчики, они всего два слова по-русски умеют, да и то через пень-колоду. Все «пщел, свыныя» да «пщел, свыныя» А есаул — тот хоть беспалый, но знающий, объяснял как ехать. Грит: «я здесь сойду, заберете по возвращении, а то опять заблудитесь». Ваши благородия, они ж мне говорили, что только панику навести надо. Вот ей богу — что только напугаем, мне грили. И наганом, наганом… Что по штабу, да очередями о том уговора не было. Да ежели бы я знал…

— Где вы есаула забрать должны? Живо, урод, живо!

— Так тут недалече. Как она… Подъячья улочка, что ли…

Катрин и Василий одновременно ухватили убогого за шинель, вздернули на ноги:

— Заводи свой примус. В минуту управишься — жить будешь.

— Так я отравленный, мене в больничку надоть… — зароптал пленник. — Помираю…

Боец-«попутчик» вполсилы угостил «помирающего» по почкам — тот слегка блеванул желчью, но дискуссия по поводу немедленной госпитализации на этом и закончилась.

Выволокли из бронемашины второго пулеметчика — вонял дымом, но новенькая куртка оказалась непоправимо испорчена пулевыми отверстиями — помер не от удушья. Коротковатые рукава задрались, на предплечьях ветвился рисунок знакомой татуировки.

У техники и убитых потихоньку собирался народ. Несмотря на ночь, на набережной откуда-то взялись мальчишки, орали всякое разное — к выдумыванию слухов в Петрограде относились с большой любовью. Но слушать было некогда.

Сволочная бронетехника завелась не сразу. Колька лазил в тесноту моторного, совмещенного с боевым, отсека, помогал с магнето, наконец, затарахтели…

— Дверь не закрываем, — Катрин, забыв о подшибленной ноге, скользнула в ядовитую рубку. — Никола, живо в отдел, опишешь ситуацию.

— Я с вами!

— Поговори еще!

По удобству для экипажа и эргономике броневик сильно проигрывал «лорину». И дышать тут было трудно, несмотря на распахнутую дверь.

— Ежели вы из Общего орготдела, то должны решать по справедливости, — угрюмо указал скорчившийся за баранкой водитель. — Не старое время, нет сейчас таких законов, чтобы умирающих принудивать…

Василий ободрил «умирающего» по шее.

— Добавь ему еще разок и дальше поедем с полным концентрированным вниманием и сугубо умными мыслями, — Катрин попыталась снять кормовой пулемет и улучшить вентиляцию, но разобраться на ходу и практически на ощупь с незнакомой подвеской станка не вышло. Шпионка в земноводной манере обругала негодное вооружение. Броневик продрынчал по Вознесенскому проспекту, вновь свернул… Дело выглядело безнадежным. Есаул Кулаковский — личность весьма безумная, но отнюдь не глупая. Слинял уж наверняка.

— Совсем спятил, — в изумлении пробормотала Катрин, глядя на фигуру в бекеше, торчащую на углу у темной аптеки. Почему-то есаул даже не смотрел в сторону довольно шумной бронетехники, замер, подняв голову вверх, словно подставляя лицо лунному свету, которого, кстати, вообще не было в эту темную историческую ночь.

— А это точно он? — с удивлением уточнил Василий.

— Я его спину недурно помню. Насмотрелась когда-то.

— Так чего он так? Замороженный какой-то. Пьян, что ли?

— Берем, какой есть. Может, протрезвеет.

Броневик остановился, и пан Куля, наконец, повернулся к машине.

Василий подпихнул водителя к двери.

— Вашбродь, у нас все побиты да поранены. Выручайте, — с болезненной достоверной гримасой прохрипел шофер, высовываясь из неуклюжего люка.

Катрин ожидала, что есаул метнется прочь — помнится, резв он был и весьма догадлив. Стрелять придется через бойницу, главное, не зацепить в организме мерзавца чего-то жизненного.

Но пан Куля как ни в чем ни бывало, легкой походкой направился к бронемашине. С лицом его было что-то не так. Контужен, что ли?

Есаул подошел вплотную к люку, ухватился за броню своими неполными ладонями. И только теперь взглянул вглубь боевого отделения…

И встретился взглядом с Катрин.

— Ночь сырая, а вы все гуляете, пан есаул.

Вот теперь есаула контузило. Лицо Кулаковского перекосило. Сильно. Вся левая сторона куда-то съехала, частично оскалились зубы. Катрин испугалась, что с паном Кулей приключилась серьезная неприятность медицинского характера типа инсульта. Онемеет, возись с ним теперь.

Есаул отшатнулся — резво, как в былые времена. Катрин, понимая, что стрелять опасно, достала его тростью — окованный серебром кончик безжалостно уколол врага в просвет меж пол бекеши.

— Ыыы! — утробно ахнула жертва, валясь на колени и хватаясь за пораженные ценности.

— Толковая тросточка, — подивился Василий, выскакивая к добыче.

— Так генеральская. Умели делать.

— А револьвер у него в левом кармане! — проявил из-за руля полную революционную и всякую иную сознательность подвальный страдалец-сиделец…