Океан

– А как я его найду?

– Объясню, не ошибёшься, он там один такой.

– Ну, хорошо, пойдём чай пить.

Дверь в конце коридора открылась, и к ним уверенно шагал Ерохин.

– Наумов, пойдём со мной, – и направился обратно, открывая перед ним дверь.

– Заходи, Наумов, эти люди зададут тебе несколько вопросов, – и Ерохин удалился.

В кабинете Захатского находилось четыре человека: Чесноков, Маликов, Вяземский и Гульц. Они все стояли и смотрели на Наумова. Все замерли в ожидании: ведь сейчас должна сдвинуться с места самая непонятная история в их жизни, сейчас могут быть получены ответы на многие вопросы, и эти минуты ожидания становились просто невыносимыми.

Может быть, это действие препаратов, но Чесноков заметил, что сегодня Наумов выглядел как-то не так, какая-то обречённость в глазах и смирение на лице.

– Присаживайтесь в кресло, Андрей, меня зовут Игорь Николаевич, – начал Гульц, – Присаживайтесь поудобнее, мы сейчас при помощи одного метода постараемся вспомнить некоторые события, которые вы просто запамятовали или они у вас вылетели из головы. Вы сейчас можете очень сильно помочь следствию. От вас особо ничего не понадобится, просто необходимо расслабиться, и мы проведём сеанс гипноза. Вы согласны помочь?

– Согласен, – отрешённо ответил Наумов.

– Итак, сядьте поудобнее и расслабьтесь, – Гульц принялся ловко обматывать руку Наумова, измеряя пульс и давление.

– Вы спокойны, вы совершенно спокойны, ваш пульс замедляется… раз, два, три, четыре, пять… вы спокойны, и вы вспоминаете ночь с двадцать второго на двадцать третье февраля, итак, полночь…, – Гульц замолчал, все замерли в ожидании: закрытые глаза, умиротворённое лицо, казалось, он спит, и пауза затянулась. Внезапно губы дрогнули, и послышался спокойный голос:

– Я навожу порядок после ремонта: мою полы, вытираю пыль. Потом я беру гелевую ручку и подхожу к пожелтевшим обоям, которые буду переклеивать, и начинаю писать: ставлю цифру один, обвожу кругом, а до этого четыре и один. Help me!

– «Помогите мне» – перевод с английского, – произнёс вслух Вяземский. Гульц из-за спины погрозил кулаком, чтобы не произносили ни звука, а сам принялся записывать на лист, несмотря на включенный диктофон.

– Два, встаньте, снимите шляпы, у вас украли Бога. Три, спасите наши души. Четыре, мир всем. Пять, капкан. Три, шесть, мотылёк на огонь, что я, Боже, наделал. Ставлю один, два, пять, после семь обвожу. Семь, паскуда.

Глаза Чеснокова напряглись, глядя на лист Гульца.

– Восемь, не убей. Девять, не укради. Ставлю шесть, после ноль в круге. Ноль, приговор обжалованию не подлежит.

На листе Гульца появился конечный итог:

4       1

2

3

4

5

3       6

1 2 5 7

8

9

0 77 61 70

– Я оделся и пошёл в город. Петровский мост, «Октябрь», Горького, Первомайская.

Все напряглись. Гульц передал сзади стоящим лист и тоже напряг слух, лишь один Маликов заинтересовался листом Гульца.

– Я смотрел вокруг и искал его.

– Кого? – осторожно спросил Гульц.

Всех давило нетерпение развязки и радость за то, что что-то получается.

– Я зашел в «Подкову», взял чай и вышел, и очень долго ждал, – не обратил внимания на вопрос Гульца Наумов.

– Да, это он! – вдруг громко крикнул Наумов,

– Он жив! – уже заорал он во все горло. Он медленно и громко стал произносить странные слова:

Песнь шестая.

Кто творит таковая, якоже аз? Якоже бо свиния лежит в калу, тако и аз греху служу. Но Ты, Господи, исторгни мя от гнуса сего и даждь ми сердце творити заповеди Твоя.

Слава: Воспряни, окаянный человече, к Богу, воспомянув своя согрешения, припадая ко Творцу, слезя и стеня; Той же, яко милосерд, даст ти ум знати волю Свою.

У него началась истерика, его затрясло, но оперативники были опытные, навалившись на тело безумца и пользуясь силой одного лишь Чеснокова, застегнули наручники. Осатаневшие глаза встретились с глазами Маликова.

На крики и шум из коридора зашли санитары, за ними Ерохин. Увидев наручники на обмякшем теле, Ерохин испугался, не за то, будто бы здесь применялись гестаповские меры допроса, а скорее за то, что об этом узнает Захатский, и будет скандал.

– Что с ним?

– Без сознания.

– Уберите наручники, и в отделение больного, – приказал он санитарам, и выбежал вслед за ними. Убедившись, что Наумов пришёл в себя, он на всякий случай, достал шприц и отдал санитару.

– Укол и отпустить.

Дверь в шестое отделение раскрылась перед Наумовым.

Облака сгустились, ураган налетел, бросая корабль на рифы, всё заполнила чернота. Из корпуса корабля, который раньше казался окном коридора, ворвались потоки воды.

Наташа из дверного проема процедурной увидела, как зашёл Наумов. Походка его была неуверенной, его шатало из стороны в сторону.