Океан

Чесноков листал папки, полученные от профессора. При беглом осмотре заметил, что в середине были вложены эскизы. Может быть, сам профессор, может, кто-либо другой делал наброски лиц с разных сторон. Рисунки удаляющегося, или приближающегося, или стоящего человека; нос, рот, волосы, подбородок были очень схожие, но лица получались всё время разные, особенно глаза. «Глаза» – втемяшилось в голову Чеснокову.

Он набрал номер телефона.

– Колобов, зайди.

В ожидании майора Колобова он продолжал разглядывать рисунки. На некоторых человек смотрит вдаль, прожигая всё ненавидящим взглядом, на некоторых – задумчиво курит, и на одном из них не было видно глаз. Этот эскиз и заставил его вызвать Колобова. Лицо без глаз, вместо которых угрожающая бездна, пустота, наполненная чем-то, чего можно бояться.

– Звали, товарищ полковник?

– Присаживайся, Алексей, посмотри на эти рисунки и скажи, узнаешь ли кого.

Колобов растерянно уставился на непонятный для полковника рисунок без глаз.

– Он? – Чесноков пристально смотрел на Колобова. – Ты узнал своего героя из кошмарных снов?

– Ну,… так… ведь… это…же… был сон. Откуда?

– Так это он?

– Да.

Дверь раскрылась.

– А, вот он где! Кабинет закрыл, мне и задницу прижать негде. Чем вы тут занимаетесь? – Вяземский подошёл ближе.– Что за художества?

– Дело профессора.

Чесноков, не обращая внимания на присутствующих, углубился в чтение, листая страницы. Его интересовала аннотация к этим эскизам: возраст около пятидесяти… нервное заболевание – маниакально-депрессивный психоз. Стоп.

Он извлёк из стола кучу ксерокопий дела Наумова – диагноз тот же самый.

– Полковник, ты меня слышишь? – извлёк Вяземский из своих рассуждений Чеснокова. – Посмотри сюда: два рисунка – на одном человек смотрит в сторону моря, откуда приплывает корабль, и другой рисунок того же лица, но уже ближе.

– И что? – напряжённо прожигая взглядом, вытаращился Чесноков.

Вяземский пошевелил усами. – А теперь туда посмотри.

И все взглянули в сторону вытянутого костлявого пальца Вяземского. Он указывал на плакат с фотороботами.

– Похож?

– Ё-моё!!! – Вырвалось у Колобова. – Наумов.

– Вот такие бывают чудеса. А что, профессор неплохо рисует, если это он сам рисовал, конечно. Полковник, ты чего-нибудь понимаешь в свете последних событий?

Чесноков, молча, грыз ноготь, надув желваки и выпучив глаза. Можно было подумать, будто под его ногтями скопилось самое большое зло мира, а он пытался с силой его оттуда достать.

– Где Гульц? – наконец-то вымолвил полковник.

– Понятия не имею.

– Найди его по мобильнику, небось, по пивнухам шляется, а мы тут головы ломаем. Стоит только уехать.

Гульц всё-таки нашелся. На вопрос: «Где он был?» отвечал многозначительной фразой:

– А не пошли бы вы, сэр… Я работал. Работа моя интеллектуальная и требует вдохновения.

Однако выглядел он трезво, хотя его никто не обнюхивал.

– Иди к полковнику, он ждёт не дождётся твоего вдохновения.

Лёгкой манерной походкой он ввалился в кабинет к Чеснокову:

– Звали, сударь?

– Где тебя носит целый день? Почему я не могу тебя найти?

– Вот он я, смотри, Господи, и ересь моя вся со мной.

– Присядь-ка, ересь ходячая.

Откинув назад край плаща, как пианист у рояля, он сел напротив Чеснокова.

– На, полюбуйся. – Он передал ему кучу эскизов.

– Хорошо нарисовано, – улыбнулся Гульц. – Но это что! Ты не видел, какие картины он маслом пишет.

– Да, вот масло я бы тоже посмотрел, – сурово смотрел на Гульца Чесноков. – А теперь посмотри последние, никого не узнаешь?

– Красиво: море, океан, корабль, – радостно любовался Гульц, не обращая внимания на вид полковника.

– А теперь на последнюю посмотри, и на предпоследнюю.

Не дожидаясь, пока Гульц поймет, в чём дело Чесноков достал из стола фоторобот Наумова и положил рядом.

– Ну, как, впечатляет?

Гульц откинулся на кресле и уставился на Чеснокова.

– А еще слушай – ему около пятидесяти лет, так… Нервное заболевание – маниакально-депрессивный психоз. Не припоминаешь, у кого ещё такое заболевание?

После долгой паузы, во время которой они смотрели в глаза друг друга, взгляд Гульца стал как никогда суров и пронзителен:

– Я так понял, ты хочешь окончательно добить старика, учинить ему серию допросов по полной программе. А ты знаешь, что только из уважения ко мне он отдал тебе эти бумаги, что он мне как отец, и что, отдав бумаги, он наверняка с горечью сожалел. Неужели тебе не понять простых человеческих истин?

– Вот я и хотел бы, чтобы ты с ним поговорил.

– Ты что, очумел? Чтобы я пришёл к нему с допросом?

– Да почему, твою мать, с допросом, что ты зациклился? – перебил его Чесноков. – Может он объяснит вещи, не укладывающиеся в рамки логики. Нашими уликами можно подтереться, но их столько, что от них ажно тошнит, и все говорят одно – виновен.– Чесноков весь кипел.

– Я тебя прошу, Вовик, не трогай старика, ты о нём ничего не знаешь. Сами будем копать.

– Если не знаю, так расскажи. Или хочешь сказать, мне этого не понять?