Огонь Менестреля

Но сейчас перелет через океан показался ей почти что прогулкой в соседнюю бакалею. Самолет, в котором они летели с Катариной, подбрасывало так, словно плохой водитель гнал машину по ухабистой дороге. Вильгельмине слышался какой-то странный шум и скрежет в реве моторов, и она не могла признать это нормальным явлением. Но Катарина объяснила ей, что самолет маленький и поэтому их так трясет. Вильгельмина ответила «да», и это было ее единственное высказывание.

Блох усадил их подальше друг от друга, приставив к каждой по вооруженному человеку, причем охраннику Вильгельмины велел «не спускать глаз с этой толстой коровы», которая одновременно оказалась и «хитрой сукой».

Вильгельмина прикусила язык и смолчала, но только оттого, что не хотела до поры обнаруживать свое знание английского языка. Если бы не Катарина, Вильгельмина давно продырявила бы этому трусу глотку, когда у нее была такая возможность. Ей было все равно, что он успел бы сделать с ней. Пусть даже пальнул бы в нее из своей мерзкой пушки. Жаль, что она слишком стара, чтобы взять его в заложники. Хотя вряд ли это имело бы какой-то смысл. Глядя на этого человека, она засомневалась, чтобы его товарищи сильно дорожили им. Скорее всего, плюнули бы на него и попытались отыграться на ком-нибудь другом. А для Катарины это обернулось бы катастрофой.

Она посмотрела на сестру. Та слабо улыбнулась в ответ. Она неплохо держалась — лучше, чем ожидала Вильгельмина. Здесь нет Джулианы. И это, несомненно, очень помогает ей. Вильгельмина помнила, как во время войны она сидела в гестапо, слышала крики отца, которого пытали нацисты, и благодарила судьбу за то, что хотя бы ее сестренка на свободе.

Самолет приземлился, подпрыгивая и грохоча, покатился по земле и остановился. Их с Катариной вывели на какое-то смехотворно крошечное взлетное поле, провонявшее бензином и гнилыми овощами. Здесь было тепло — хотя и не по-летнему, — а воздух казался более влажным, чем в Нью-Йорке.

Катарина неповрежденной рукой коснулась локтя сержанта:

— Чего вы ждете? Можно было сразу поехать в Швейцарию.

Вильгельмина пришла в восхищение, услышав, как спокойно и убедительно говорит это сестра, несмотря на мучившую ее боль. Она поняла, что Катарина старается убедить его, будто Менестрель спрятан в сейфе швейцарского банка. Затея, конечно, рискованная, но нельзя допустить, чтобы Блох добрался до Джулианы.

— Я сам знаю, что мне нужно делать, — ответил ей Блох. Нацист, еще раз подумала Вильгельмина. Командует всеми и привык, что его приказы выполняются беспрекословно. Он знает, что его боятся.

Он велел им идти в вертолет, почему-то назвав его «птицей».

Вильгельмину охватили дурные предчувствия, ей с трудом удавалось держаться спокойно. Она обернулась и увидела в темноте силуэт вертолета. У него не было ничего общего с птицей, он походил скорее на мертвого паука, упавшего на спину. А когда завертелись лопасти, стал похож на паука в предсмертной агонии, что по ее мнению, было ничуть не симпатичнее.

Катарина прошептала ей по-голландски, что это, наверное, Флорида или Джорджия и где-нибудь поблизости обязательно есть болото, от которого и исходит мерзкий запах. Она спросила у Вилли, надо ли им и дальше держаться друг за дружку. Dag, прошептала ей в ответ Вильгельмина. Да. Пока нужно.

Блох приказал им заткнуться и забираться в вертолет — и пусть толстая корова забирается первой.

Эта мысль была Вильгельмине понятна.

Мэтью проснулся на рассвете. В окно струился свет — такой же нежный, как волосы, разметавшиеся по его груди. Он хотел проснуться раньше Джулианы, и ему это удалось. Она лежала на боку, спиной к нему, свернувшись калачиком, под грудой одеял, натянутых до самого подбородка, и спала как убитая. Он ощутил шелковистость ее кожи, еще хранившей тепло его тела. Ему захотелось поцеловать ее, где-то в глубине мелькнула мысль: не связаться ли с полицией, пусть она разбирается со всеми этими делами, а они останутся здесь и будут любить друг друга.

Но тут ему в глаза бросился синяк на ее скуле, и глупые мысли вылетели из головы. Он слишком хорошо знает Филиппа Блоха. Сержант не будет слушать ничьих советов, у него есть только один способ заполучить Менестреля.

Мэтью осторожно вылез из-под одеяла. В комнате был ледяной холод, и изо рта шел пар. Меньше всего ему хотелось сейчас разгуливать нагишом, но он собрал свою одежду, прихватил ботинки и, чертыхаясь про себя, на цыпочках направился к двери, чувствуя, как на ходу покрывается гусиной кожей. Без всякой на то причины он вдруг вспомнил Проныру и представил, как тот заржал бы, увидев посиневшего Мэта Старка, на цыпочках удирающего из теплой постели, в которой к тому же лежит женщина, — и все это только для того, чтобы расставить точки над «i» в дельце Отиса Рэймонда. Пианистка? — проурчал бы Проныра, обнажая свои страшные, желтые зубы. Ну, ты даешь, Мэт!