Офицер и шпион

– Я договорился с Луи писать до востребования другу на проспект ла Мотт-Пике – вот адрес. Буду писать тебе туда – пусть кто-нибудь забирает для тебя письма. Твоего имени на конверте не будет. Я тоже не буду подписываться. И ты не подписывай своих писем ко мне и не вкладывай в них ничего такого, что могло бы указывать на тебя.

– Неужели люди в правительстве и в самом деле будут читать наши письма?!

– Да, почти наверняка много людей – министры, армейские офицеры, полицейские. Ты можешь использовать одну меру предосторожности, хотя не исключено, что из-за этого письмо не дойдет. Используй двойной конверт, внутренний весь обмажь клеем, чтобы он прилип к наружному, когда ты вставишь один в другой. Такой конверт невозможно вскрыть, а потом отправить. Так что если они его вскроют, то им придется оставить его себе, а они, возможно, не захотят вести себя так нагло. Не знаю – может, стоить попробовать.

Полин, наклонив голову, смотрит на меня с изумленным недоумением, словно видит в первый раз:

– Где ты набрался всего этого?

Я обнимаю ее.

– Прости, – говорю я. – Это была моя работа.

Глава 17

Проходит четыре месяца.

Военный клуб Суса по-прежнему выглядывает из-за пыльных пальм через немощеную площадь у моря. Металлическое сияние воды остается таким же яростным, как прежде. Тот же мальчишка в длинных коричневых одеждах в то же время дня проходит мимо, он ведет на веревке козу. Единственное отличие в том, что теперь мальчишка машет мне, а я в ответ машу ему, – я стал узнаваемой частью пейзажа. Как и всегда, по окончании второго завтрака я сижу в одиночестве у окна, а мои коллеги-офицеры играют в карты, или дремлют, или читают французские газеты четырехдневной давности. Ко мне никто не подходит.

Сегодня пятница, 29 октября, и не было и дня с моего возвращения из Парижа, чтобы я не проверял эти несвежие газеты, но ни разу не увидел фамилии Дрейфус. Я начинаю беспокоиться – уж не случилось ли чего-нибудь с Луи.

По старой традиции около трех часов через высокую стеклянную дверь входит молодой ординарец с дневной почтой. Это уже не Савиньо – его нет, арестован за аморальное поведение с местным торговцем оливковым маслом, приговорен к девяти дням ареста, а потом отправлен бог знает куда. Вместо него – араб Джемель, и если он шпион, а я предполагаю, что так оно и есть, то он слишком хорош – не могу поймать его ни на чем. И как следствие, я начинаю тосковать по Савиньо и его понятным неловким приемам.

Джемель плавно подходит ко мне, салютует:

– Вам телеграмма, полковник.

Телеграмма из столичного тунисского штаба:

Военное министерство приказывает полковнику Пикару немедленно отправиться в Эль-Уатию расследовать и, если возможно, подтвердить сообщения о враждебной бедуинской кавалерии, скапливающейся близ Триполи. Прошу явиться ко мне, чтобы обсудить последствия вашей миссии перед убытием. Сердечно ваш, Леклерк

– Ответ будет, полковник? – спрашивает Джемель.

Несколько мгновений я пребываю в таком удивлении, что не могу произнести ни слова. Перечитываю телеграмму, чтобы убедиться, что не галлюцинирую.

– Да, – отвечаю я наконец. – Отправь телеграмму генералу Леклерку: я буду у него завтра.

– Конечно, полковник.

Джемель уходит в послеполуденную жару, а я перечитываю телеграмму. Эль-Уатия?

На следующее утро я сажусь на поезд до Туниса. У меня в портфеле папка: «Доклад разведывательной службы об убийстве маркиза де Море». Я знаю его чуть ли не наизусть – сам написал. Одно из действительных моих достижений за время нахождения в Африке.

Море, фанатичный антисемит и самый знаменитый дуэлянт своего времени, приехал в Тунис два года назад с сумасбродным планом поднять арабское восстание против Британской империи и начать его с марша через Тунисскую Сахару – пространство, где нет ни законов, ни цивилизации, где бедуинские караваны все еще изредка встречают неспешные колонны чернокожих рабов, скованных нашейными кандалами. Тем не менее, проигнорировав все предупреждения, маркиз отправился в путь с отрядом в тридцать человек вдоль побережья, а потом двинулся от Габеса на юг в пустыню.