Одолей меня

Я не знаю, как убедиться: настоящее ли то, что я вижу. У меня нет способа узнать, не является ли это просто следующей стадией пыток. Нет возможности понять. Страдания выжигают во мне дыру. Меня как будто атакуют со всех сторон, воздействуют и на тело, и на разум, и я в растерянности: когда и как начинать отбиваться. Я так сильно стискиваю зубы, что мигрень мне обеспечена. Изнеможение поедает мой разум. У меня сломаны по крайней мере два ребра, и отдохнуть я могу, стоя навытяжку – единственная поза, которая облегчает мне боль. Можно просто отступить. Сдаться. Однако я не могу потерять самого себя в этих играх разума.

И не буду.

Поэтому накапливаю сведения.

Эти люди меня всю жизнь готовили к подобным испытаниям, и у них передо мной явное преимущество. Я знаю, чего они ждут: я должен доказать, что имею право на жизнь, и – неожиданно – осознание этого приносит чувство спокойствия. Здесь нет моих привычных страхов, хотя меня добросовестно пичкают ядом.

На самом деле я чувствую себя как дома. Все так знакомо.

Плюс адреналин.

При иных обстоятельствах я бы предположил, что один раз утром и один раз вечером мне предлагают пищу, и только, – но сейчас я ищу скрытый смысл во всем. Я достаточно долго наблюдал за игрой теней и понял, что кормят меня нерегулярно, что неспроста. Здесь должно быть какое-то послание: последовательность чисел, какая-то закономерность, я пока не понимаю, но знаю – это, как и все другое, испытание.

Я под надзором Верховного главнокомандующего.

Случайностей быть не может.

Заставляю себя съесть теплую безвкусную булку, ненавижу, когда клейкий хлеб прилипает к небу, к зубам. Как жаль, что нет зубной щетки. Мне предоставили унитаз и раковину, однако, чтобы поддерживать мои стандарты чистоты, этого недостаточно – самое большое для меня унижение. Глотаю последний кусок хлеба, подкатывает тошнота, и внезапно жар, колючий, одолевает мое тело. По спине текут капли пота, я изо всех сил сжимаю кулаки, не позволю наркотикам убить меня так быстро.

Мне нужно еще немного времени.

Определенно есть послание, только я еще не решил, где именно. Может, в движениях теней. Или в том, сколько раз открывается и закрывается щель. А может, в названиях еды, которую меня заставляют есть, или в точном подсчете шагов, которые я слышу ежедневно, или в случайных резких стуках в мою дверь, сопровождаемых молчанием.

Что-то точно есть, что-то они стараются мне сказать, что-то я должен разгадать – я задыхаюсь, вслепую тяну руки, все нутро простреливает боль…

Я догадаюсь, я пойму, но наркотик уже начал действовать. Я откидываюсь назад, опираясь на локти. Мои веки дрожат от напряжения, глаза закрываются, ум тонет, и все же я считаю шаги за дверью…

один твердый шаг

два шаркающих шага

один твердый шаг

…тут что-то есть, определенно что-то есть. Думай. Я знаю эту азбуку. Ее название вертится у меня на языке, только не получается вспомнить.

Я уже забыл, что же мне надо сделать.

Руки немеют. Голова с глухим стуком ударяется об пол. Мысли тонут в темноте.

Воспоминания хватают меня за горло.

Кенджи

Я побывал за свою жизнь во многих ужасных местах, но это – дерьмовее всех. Абсолютная темнота. Никаких звуков, кроме ужасных доносящихся издалека криков других узников. Еду, отвратительные помои, пропихивают через щель в двери. Негде помыться, только раз в день открывают дверь на срок, достаточный, чтобы убиться в поисках отвратительных душевых и туалетов. Я-то в курсе. Я помню, что Джульетта…

Элла. Элла.

Элла когда-то рассказывала мне об этом месте.

Порой мы с ней болтали ночи напролет. Мне было любопытно. Из наших-то разговоров мне и стало известно, что означает открытая дверь.

А вот что мне не известно – сколько времени я уже тут нахожусь. Неделю? Две? Не понимаю, почему меня просто не убьют. Я твержу себе каждую минуту каждого чертова дня, что нас хотят свести с ума, что сумасшествие – хуже, чем пуля в лоб, однако лгать у меня не получается. Это место уже достает меня.

Чувствую, что схожу с ума.

Я начал что-то слышать. Что-то видеть. Я теряю самообладание от вопросов: что с моими друзьями и выберусь ли я отсюда?

Стараюсь не думать о Назире.

Когда я думаю о ней, мне хочется надавать себе пощечин. Хочется себя придушить.

Когда я думаю о Назире, во мне вскипает гнев такой силы, что я уверен: я могу разорвать эти неоновые оковы голыми руками. Но никак не получается. Эти штуки прочные, и в то же время они лишают меня силы. И они испускают слабое пульсирующее излучение, единственный свет в моей камере.

Джей говорила, в ее камере имелось окно. В моей его нет.

Резкое жужжание наполняет воздух. Внутри тяжелой металлической двери раздается щелчок. Вскакиваю на ноги.

Дверь распахивается.

Я пробираюсь по мокрому коридору, тусклый пульсирующий свет моих наручников чуть-чуть освещает мне путь.