– Я пошутила про замужество. Мне двадцать только исполнилось, рано ещё. Я домой решила вернуться, в Латвию, – и она злорадно посмотрела ему прямо в глаза – что, выкусил?
Никакого решения ещё не было, но она хотела выбить главный козырь у него из рук – возможность шантажировать её проблемами на работе. Реакция оказалась непредсказуемой – Пётр Петрович даже чуть пошатнулся, когда до него дошёл смысл сказанного. Он отчётливо понял, что не имеет привычной власти над этой чертовски хорошенькой латышкой. А недоступное – как всегда, самое желанное. Отказывать же своим желаниям он давно разучился, да ещё алкоголь разжёг давно не испытываемую страсть. Нет, он должен её получить во что бы то ни стало!
– Ну это же детский лепет. Какая Латвия? Дыра эта Латвия. Вся жизнь только в Москве. Здесь всё крутится! И здесь у тебя есть прекрасное будущее. А я тот, кто его обеспечит! Ты не смотри на разницу в возрасте, у меня всё знаешь где? Вот тут! – он сжал толстый кулак, поросший неприятными чёрными волосами. Ей неприятно было всё, связанное с ним, и она не сдержалась:
– Простите, Пётр Петрович, но я не продаюсь за деньги!
– Да разве я про деньги? Деньги – пыль. Я тебе карьеру обеспечу, директрисой сделаю. В институт поступишь на заочное – я договорюсь. Комнату лучшую дам, а потом соседей отселю. Как королева в отдельной квартире окажешься на Ленинском. Подумай, в жизни раз такой шанс выпадает!
Он почти кричал и выглядел невменяемым – лицо побагровело, вены на шее вздулись. Ей стало страшно.
– Мне нужно идти! Извините!
Она попыталась встать, но тут пьяный любовник бухнулся на колени и пополз к ней, разбрызгивая из забытого в руке стакана.
– Что хочешь проси. Я всё сделаю! – с этими словами он достиг её коленей, отбросил стакан и принялся хватать за ноги, задирая юбку.
– Отпустите! Что вы делаете?!
Но опьяневший директор, казалось, совсем потерял разум – с каким-то животным рыком он повалил её обратно в кресло и принялся рвать колготки. В какой-то момент выплывшим из цепенящего ужаса сознанием она ощутила его тушу на себе – слюнявым ртом, дыша смрадным перегаром, он елозил по её лицу, а рукой сквозь порванные колготки вовсю орудовал у неё между ног.
В полном отчаянии, обезумев от страха, она, неожиданно для себя самой, со всей силы опустила зажатый в руке стакан на его плешивую макушку. Он вздрогнул всем телом и вдруг оказался необычайно тяжёлым. В панике, судорожно извиваясь, она выбралась из-под него. В голове пульсировала только одна мысль: «Убила!» Как бы не так! Пётр Петрович заворочался, издавая какие-то звуки, и в конце концов встал на четвереньки. Дожидаться развязки она не стала, пулей вылетев в дверь, которая, к счастью, оказалась не заперта.
Как оказалась на улице, она не помнила, осознав себя уже стоящей босыми ногами на ледяном тротуаре, с зажатыми в руке сапогами. Пальто осталось в раздевалке, но возвращаться за ним ей даже не пришло в голову. В очень кстати подошедшем трамвае она забилась в самый угол, чтобы редкие пассажиры не разглядели её порванные колготки и заплаканное лицо с размазанной тушью вокруг глаз. В общаге удалось проскользнуть незамеченной и сразу, не раздеваясь, юркнуть в постель, с головой укрывшись одеялом. Всю ночь она провела в каком-то полузабытьи, её колотил озноб, а мысль, что утром надо возвращаться в магазин, приводила в ужас. Но утром она догадалась померить температуру – оказалось тридцать девять, и она наконец с облегчением заснула.
Проболела она почти неделю, и это было с ней впервые с тех пор, как приехала в Москву. Соседки заботливо за ней ухаживали, забыв про распри. Ромка заходил каждый день, притаскивая фрукты и цветы, несмотря на то что они ещё до этого перестали встречаться. Это случилось по обоюдному согласию. Расставание было грустным и трогательным, и каким-то светлым. Впрочем, они остались близкими людьми. Он заходил, целовал её в щёчку, несмотря на протесты, что может заразиться, ставил всё новые цветы на подоконник возле изголовья и сидел, держа её за руку.
В один из таких дней она не выдержала накопившейся в душе тяжести и рассказала ему о том, что произошло, сначала всхлипывая, а потом уже ревя в голос. Рассказала – и полегчало, словно сбросила этот груз с души. Слушая её рассказ, он потемнел лицом, долго успокаивал, сказал, что всё образуется и чтобы она ничего не боялась. А потом, попрощавшись, ушёл, но как-то порывисто, не так, как обычно. Она с запоздалой тревогой подумала, как бы он чего не натворил, но потом успокоилась – а что тут натворишь, это же не пьяный в ресторане пристал, а депутат Моссовета. И спокойно заснула.
Ромка не знал, что он будет делать, когда встретит директора и депутата Зуева, но он знал, что после этого тот забудет даже думать о Лайме. Так, с белыми от ярости глазами и побелевшими костяшками на сжатых до боли кулаках, он вломился в головной магазин торга и, разрезав плотную галдящую людскую массу, как ледокол хрупкую льдинку, очутился сначала за прилавками, а потом и внутри служебных помещений.