Чёрт, что же делать? Вот глупая ситуация. Вроде вот, с одной стороны, он – уважаемый человек, всего добившийся в жизни, упакованный и прикрытый со всех сторон, одно слово – Хозяин, а с другой – какие-то ничтожества без роду и племени, а что с ними делать – непонятно. Нет, тут нужно крепко подумать. Ситуация не так проста, как кажется на первый взгляд. Но и оставлять так нельзя. Невозможно! Немыслимо! Надо подключать связи, но аккуратно, продумав легенду. Придётся готовить операцию по всем правилам военного искусства. С наскока задача не решается. И как бы ни хотелось получить удовлетворение немедленно, но придётся подчинить желания разуму и дисциплине. Месть – это блюдо, которое подают холодным. Решил – и полегчало.
Ромка поймал себя на мысли, что выкраивает время на читалку не столько для того, чтобы встретиться с Марксом или Демидовичем, но чтобы ещё разок увидеть русую косу и внимательный спокойный взгляд. Казалось, что он не рассмотрел что-то важное, что-то недостающее в его стремительной жизни. А чего в ней только не было, в этой кипучей, бурлящей жизни – и трудности, и заботы с переживаниями, и победы, не вызывавшие радости, и радости, казавшиеся незаслуженными. А не хватало в ней сущего пустяка, но почему-то очень важного в семнадцать лет пустяка – любви.
Сапожник без сапог – именно так можно было охарактеризовать его положение. Жить в гареме времён развитого социализма и не использовать выпавшие на его долю возможности. Смех, да и только – не выбрать объект приложения душевных мук под боком, чтобы близко и удобно: полюбил – и в кроватку. А после кроватки, глядишь, и любовь прошла, и оказалось, что это и не любовь вовсе была, а самое что ни есть физическое влечение. И придёт это влечение, когда позовёшь, и уйдёт, когда попросишь. Вон как сосед и товарищ наладил натурально конвейер из приходящих и уходящих по расписанию девушек, страдающих от недостатка мужского присутствия в их жизни.
Нет же, он не искал лёгких путей и предпочёл почти гарантированно обломный вариант – совсем молоденькую симпатичную москвичку из мажорной среды. К тому же не дававшую ему ни малейшего повода рассчитывать на взаимность. Да куда ж ты со своим пензенским кривым носом – да в калашный ряд. А вот поди ж ты, влюбился – и всё тут! Почему, как, зачем? Ещё вчера ничего не было, а сегодня проснулся – опа – люблю! Воистину эти амуры распоясались – палят куда ни попадя, а нормальным пацанам отдувайся. И как к ней подойти, что сказать? Огородников – тот бы вмиг сориентировался, а он не может. Не умеет. Не знает. Она – богиня. Маленькая, но – богиня. В ней всё идеально! А у него одни недостатки. И как дальше жить? И какой смысл жить вообще?
Нет, ну это он загнул, конечно. Жить-то он будет, но жизнь его отныне будет никчёмной и бессмысленной. Это факт. Но хоть увидеть-то её он имеет право? Хоть как-то скрасить пустоту своего тщетного существования. А потому забил на работу – и в университет. Она явно будущая отличница – после занятий каждый день в читалке. Эх, насколько легче была бы жизнь, умей он читать мысли. Тогда он узнал бы, что и она нет-нет да вспоминала его смущённую полуулыбку и большие синие глаза. А пока он только пуще мучился, наблюдая, как она весело смеётся с однокурсниками на пятачке перед библиотекой, там, где почти тропическая зелень в кадках обрамляла огромные окна, мирно соседствуя с бушующей за ними белой круговертью, создавая оазис спокойствия не только среди декабрьской непогоды, но и в метущейся душе.
Там, за окнами, был большой и сложный мир, мир, состоящий из хитросплетений и противоречий между людьми, людьми и природой, природой и космосом, и так до бесконечности. Возможно, и для бога имелось место в том мире бушующем. Там было много вопросов и мало ответов. И дающие ответы были не безгрешны, что заставляло сомневаться в их искренности и правильности ответов. А здесь было тепло и уютно и вместо умершего давно старого и развенчанного бога имелись совсем недавно ещё бывшие живыми молодые задорные боги, вознесённые на Олимп мощной, как каток, и изощрённой, как совесть интригана, новой идеологией. Эти боги бросали вызов всему бывшему до них, они отрицали прошлое, отказывали ему в праве на существование и указывали сверкающий путь в светлое коммунистическое будущее, где человек становился равным богу и поднимал выпавшую из его одряхлевших немощных рук ответственность за свою судьбу. Сам становился её творцом, без оглядки на смешные курильни с амвона и дремучие предрассудки религии. И у этой молодой безбашенной, а потому так импонирующей молодому пылкому уму идеологии имелся становой хребет – политэкономия социализма. Она с математической точностью, натурально с использованием матаппарата, доказывала собственную правоту и невежество всех остальных религий и идеологий. Именно её изучала прелестная русая головка, которая в данный конкретный момент виднелась на два стола впереди. А в него не лез тот самый математический аппарат, призванный обслуживать эту царицу коммунистических наук.