Один выстрел во время войны

Так и ушла Алевтина, разобиженная на Федора Васильевича и встревоженная за Никиту. Вскоре появился Павловский.

— Вагоны вернутся? — обратился он к Бородулину.

— А кто знает… Вряд ли. Загрузят чем-нибудь — и по новому назначению…

Павловский вздохнул.

— Значит, все… Негде людей размещать…

После ухода начальника участка уснуть уже не смогли. Еле-еле отдохнув, бригада начала собираться на работу.

5

С тревогой ожидал Павловский возвращения Гудкова в Раздельную. Рано утром пришел он в штабной пакгауз и вызвал соседнюю станцию по телефону. Не появилась ли дрезина с начальником военно-восстановительной службы? Да, появилась, ответили. Скоро уйдет в Раздельную. И не только дрезина…

«Кто с ним?» — еще больше встревожился Павловский. Он отправился в центральный парк. Снега на междупутье стало меньше, его перебрасывали с одного пути на другой все ближе и ближе к разбитым домам поселка. Работали женщины не разгибаясь, — длинная молчаливая цепь людей. В черных одежках, подпоясанные кто ремнем, кто длинным поношенным шарфом домашнего вязания, а то и просто веревкой, они походили одна на другую.

Чуть ли не пустыней казалось Павловскому то место, где совсем недавно стояли вагоны. Он почему-то был уверен: начальник службы поймет правильно, нельзя было иначе поступить с вагонами… Единственное, что не давало покоя, так это превышение своих прав. Гудков, уезжая, не поручал ему решать те или другие вопросы. Вот это «единственное» в сознании Павловского разрослось в важнейшее обстоятельство, от которого, казалось ему, зависят не только отношения с начальником службы, но и самостоятельность его, начальника участка. Самостоятельность, да еще в то время, когда рядом Гудков, когда лично он руководит восстановительными работами на узле, означала бы его полное доверие.

На горке, мягко спускавшейся к центральному парку, возникла серая коробочка дрезины. Она медленно проехала по главному пути и остановилась напротив Павловского. С дрезины грузно спустился Гудков. Он не протянул руки начальнику участка, и Павловский воспринял это как недоброе предзнаменование.

— Ну, как тут?

— Работаем… — уклончиво ответил Павловский, заглядывая в глаза начальнику службы.

— Вижу.

— Ночью бригада Бородулина вывезла из Пуховки раненых… Эшелон разбомбили. Вагоны с ранеными ушли. Мы остались с пустыми руками…

Гудков едва взглянул на Павловского.

— Потерявши голову, по волосам не плачут.

— Это правильно… Но людей намечали разместить… А то они разбросаны по разным щелям…

— Хватит плакать! Раненых вывезли, за это спасибо. Вот что… За мною следом едут военные. Поставишь ближе к мосту. Займись. Я проверю путь для крана…

— А как же с вагонами?

У Гудкова будто прорвалось ранее сдерживаемое возмущение:

— Да что ты заладил одно и то же! Вывез раненых — хорошо. Не вывез бы — хуже некуда. Кончили! Займись военными, приступаем к мосту. Срочно мост нужен!

Павловский уже проклинал в душе свою чрезмерную мнительность. Ничего худого не нашел Гудков, видимо, так и нужно было поступить.

Ждать военных пришлось недолго. Поезд был коротким: несколько теплушек с людьми, платформы с рельсами, бульдозером, тягачом с навесной лебедкой впереди, полувагоны с лесом, громоздкий кран со стрелой, уложивший на соседнюю платформу свою длинную шею, один зеленый классный вагон, служивший одновременно и штабом, и общежитием для командиров. Павловский поднялся на паровоз, указал машинисту, куда осаживать состав.

Пока вагоны катились с главного пути на тупиковую линию, в центральный парк прибыл еще один воинский эшелон, и тоже с железнодорожным снаряжением и бойцами. Этим эшелоном занялся сам Гудков.

«Медленно двигаемся, слишком медленно», — думал Павловский, недовольно выглядывая в открытую дверь паровозной будки. Машинист замечал недовольство начальника участка, но будто нарочно тянулся к реверсу, нехотя переводил его и заодно взглядывал на манометр. Лишь однажды спросил:

— Путь проверен?

— А кто ж по непроверенному пути состав направляет? — Павловский не повернул голову в его сторону.

— Да мало ли что… Всякое случается… Повалить вагоны дело нехитрое…

Центральный парк будто отодвинулся в сторону и вроде бы существовал отдельно от тупиков и подъездных путей, от разбитых домов станционного поселка, оказавшегося совсем рядом с линией, на которой остановились вагоны. Из первой теплушки выпрыгнули на землю несколько человек. Они были в новых шинелях, подпоясаны недавно полученными со склада ярко-зелеными брезентовыми ремнями. Красноармейцы озирались по сторонам, словно что-то ожидая, вполголоса переговаривались между собою и показывали то на остатки стен водонапорной башни, то на видневшиеся за рекой меловые косогоры.

— Выходи строиться! — зычно прогремело в темном нутре теплушки.

Бойцы преобразились. Они быстро сгруппировались у вагона, потом растянулись в цепочку и замерли, к ним спустились еще несколько человек и тоже встали в шеренгу. Последним из теплушки выскочил старшина. Он был маленького роста, кривоног, с рыжими глазами, въедливо осматривавшими подчиненных.