Один выстрел во время войны

Карунный задышал тяжело, угрожающе.

— Не мудри… А ну шагай! Если свернешь, то не ручаюсь… Утоплю в снегу…

Потоптался на месте Павловский, да и пошел.

— Семен Николаевич! — повернулся он, когда вышли на главный станционный путь. — А как же с местным населением? Где размещать будем? Столько труда вложили…

— Не рассусоливай! Двигай дальше… Больше не останавливайся!..

В полночь из Раздельной прогремел в сторону Пуховки маленький поезд. Ни хвостового сигнала, ни осветительного прожектора впереди. В первом вагоне ехала вся бригада Бородулина, поднятая по тревоге. Может случиться, что местных сил не хватит для быстрой погрузки раненых, и тогда без рабочих не обойтись. Вместе с бригадой ехал и Карунный.

Было темно и холодно. В щели дул ветер. Петр и Дмитрий забились в угол, прижавшись друг к другу.

Дрожал в своем плохоньком бушлате Федор Васильевич. Он подпрыгивал, пытаясь согреться. Карунный ходил по вагону. Сначала пытался по диагонали, из одного угла в другой, но часто натыкался на рабочих, поэтому изменил направление и стал ходить поперек вагона. Три шага вперед, три шага назад…

Почти не разговаривали. Когда немного свыклись с угнетенным состоянием, закурили. Красные точки цигарок вспыхивали в темноте, как тревожные сигналы на закрытых для движения путях.

Гудела просевшая крыша старого разболтанного вагона, колеса часто подскакивали на рельсах, и тогда казалось, что все на свете валится в преисподнюю, в сплошной мрак.

Дверь не открывали, окна — два небольших застекленных глаза — были высоко, под самой крышей, никто не хотел лезть к ним, чтобы выглянуть и узнать, какое место сейчас проезжают.

Поезд был остановлен при въезде в Пуховку. Станционные пути после бомбежки еще не восстановили, поэтому дальше продвигаться было невозможно. Вся бригада спрыгнула на обочину, Карунный сразу куда-то исчез. Со стороны станции доносился металлический лязг и гул моторов. Видимо, тракторы, а, может быть, танки растаскивали завалы. Несло смрадом.

Вскоре у поезда появился военный в сопровождении Карунного.

— Вперед на двести метров, — приказал военный машинисту. Потом обратился к рабочим. — Откроете двери всех вагонов, будете грузить куда придется. Главное, быстрее. Сопровождать только до Раздельной, туда к вашему поезду прибудет медперсонал.

— Паровоз сумеем перегнать в голову состава? — спросил Карунный.

— Нет. Стрелка выведена из строя.

Состав медленно проехал небольшое расстояние и остановился. Послышались голоса:

— Осторожнее!..

— Да вы бы на салазках меня…

— Где их возьмешь, салазки! Терпи уж… как сумеем… Волоком тебе легче…

Двое военных тащили по снегу на шинели третьего. Тяжело перевалили его через бровку кювета. Раненый стонал. Федор Васильевич, Петр и Дмитрий забрались в вагон. Они приняли бойца, уложили на пол у стены.

— Жарко было? — спросил Уласов.

— Ох и было… — еле прошептал раненый.

— Эй, кто там, в вагоне! — раздалось из темноты. — Принимай…

Подняли еще одного человека.

— Куда садануло, браток? — обратился к нему Федор Васильевич.

В ответ ни слова. Этот, наверно, был без сознания.

— Потише ты, бугай! Человека несешь, не барана! Наградит матушка такой силищей… Ну, потише… — умоляюще кто-то ругался у самого пути.

— Ребята, послушайте… — насторожился Федор Васильевич. — Кажется, Самофалов… — Подошел к двери, крикнул: — Никита-а!..

— Да подожди, бугай… Никак, меня кличут… Я Никита! Ну, я Никита…

— Самофалов! Давай сюда, к нам!

— Да ты глянь… Федор! Это ты, Федор?

— Я, я…

— Заворачивай, бугай черт-тов! Свой человек попался…

Подняли Никиту. Он мог стоять на одной ноге, другая была согнута в колене и забинтована. Усадили, прислонив спиной к стене.

— За нами приехали?.. Молодцы… Окоченели бы на снегу… Все разбил, сволочь! Больно кусается, гад, как муха перед погибелью…

— Куда угораздило? — укутывал Никиту шинелью Федор Васильевич.

— В ляжку… И в икру… Сказали, мясо вырвало… А кости, говорят, целые… Не всех побил, сволочь… Много осталось. Своим ходом двинулись к фронту… А меня остановил, паразит… Ни разу стрельнуть не удалось…

Погрузив раненых, поехали обратно. Паровоз был сзади, словно осаживал вагоны на маневрах. Ехали медленно, долго. В Евстратове перегнали паровоз в голову поезда, начали двигаться быстрее. В Раздельной всех рабочих высадили из вагонов, их место заняли девушки из госпиталя.

— Алевтине расскажи… Ну, чтоб не убивалась, живой я, — просил на прощание Никита.

— Обязательно все расскажу… Ты побыстрее напиши, куда тебя определят. А то в голову всякое будет лезть, — жал его руку Федор Васильевич.

Небо начало светлеть, когда бригада вернулась в вагон-общежитие. Бородулин разрешил поспать час-другой, а потом уж на работу. Едва отогрелись под одеялами, как прибежала зареванная, вся в слезах Алевтина.

— Чего ж не сказал?.. Почему от посторонних слышу о Никите? — трясла за плечи задремавшего Федора Васильевича.

— Живой он, чего ревешь. Ну, ранен. Кусок мяса вырвало, только и всего…

— А ты откуда знаешь? Ночью разглядел…

— Сам сказал!

— Тебе трудно было прибежать? Пока паровоз меняли, я б успела к Никите…

— Не успела б… Поезд мало стоял…