Один выстрел во время войны

Павловский ел быстро, словно стремился на еде сэкономить время для отдыха. Он уже забыл о существовании кухонной рабочей и думал о вагоне-общежитии, о поземке на станции, о Карунном. Как бы дальше ни сложились их отношения, все равно он, Павловский, не будет хранить обиду…

Он встал и, скорее по привычке, чем из чувства благодарности, кивнул не Татьяне, а просто в сторону кухни. На улице ветер рванул полы полушубка.

— Товарищ начальник! — неожиданно услышал Павловский за своей спиной. Оглянулся — Таня. Без пальто, в белом, резко взвихрившемся на ветру переднике. — Вы не все поели, у вас осталось…

— Спасибо. Не хочу больше.

— Ну как же… Это же еда!

— Бегом на кухню! На таком холоде, раздевши…

Таня испугалась не холода, а властного командирского окрика. Уже захлопнув за собою дверь, она ощутила ледяную стужу по всему телу и бросилась к раскаленной плите. Пальцы, ладони, казалось, вот-вот задымятся от огненной плиты, а спина, шея, ноги были во власти морозного ветра. Она долго еще дрожала, поворачиваясь к теплу то спиной, то боком.

Продуктов от Павловского осталось сущий пустяк: три картошки, несколько ложек пареной капусты с луком — вот и все. Эти остатки Таня аккуратно завернула в газету, положила в свой школьный портфель, прихваченный из дому. Одевшись, она плотно захлопнула дверь и просунула палку в железные проушины вместо замка.

Идти к вагону-общежитию надо против ветра. Приходилось наклоняться, падать на невидимую преграду, чтобы продвигаться вперед.

— Ой, зима! Ой, зима!.. — шептала Таня застывшими губами. Она хотела, чтобы в общежитии не спали, тогда бы никого не будила, а сразу поговорила бы с ребятами, угостила их теплой картошкой и отправилась на ночлег к Алевтине. Не должны они спать, потому что начальник только что ужинал, не один же он был все время после окончания рабочего дня.

У лестницы к запертой двери вагона она остановилась. Там кто-то простуженно кашлял. Она смело постучала.

— Мне Дмитрия Даргина! — звонко потребовала она, прислонившись губами к замочной скважине.

Из вагона никто не ответил.

— Я говорю, Дмитрия Даргина!

Послышалась возня, шлепанье босых ног по деревянному полу.

— Слышь, тебя, — прохрипел мужской голос.

И опять — возня, кряхтенье.

Нестерпимо долго одевался Даргин. Она продрогла, когда наконец появился.

— Нельзя ль подольше? — От холода Таня стучала зубами и шмыгала носом.

— Ну, я ж не знал, что это ты, — застегивая телогрейку, сказал Дмитрий.

— Не знал, не знал… — передразнила девушка. — Съешь, пока теплые. Тебе и Петьке, — совала она шуршавший на морозе газетный сверток.

— Ну, Танька, ну ты даешь, — удивился Дмитрий. Со свертком он вскочил в вагон и тотчас вернулся обратно уже с пустыми руками. — Потом съедим, подогреем на печке. Где взяла?

— На кухне. Не знаешь, где я работаю?

Кажется, все сказано. Но Тане уходить не хотелось, а Дмитрий ждал еще каких-то слов. Так они и стояли, выжидая неизвестно что. Продрогли быстро. Дмитрий готов был позвать Таню в вагон отогреться, но она опередила его.

— Может быть, походим немного…

Он устало переступил с ноги на ногу.

— Да ты что?.. За день не находилась?

— За день?.. Я же на кухне… Я стою там, не хожу.

— А стоять все время легче?

— Кому как…

— Ну, я провожу тебя, — Дмитрий ежился от холода. — Ночь все-таки, а до Алевтины вон куда переть. Темнота какая, одни звезды.

Таня уже видела, провожать ему не хочется: то ли он устал за день, то ли еще почему. Ей стало обидно и за то, что картошки небось остыли и теперь, как их ни подогревай, а вкус уже не тот, и за пронизывающий ветер, и вообще за все на свете. Дмитрий этот вовсе не такой уж невообразимый парень, чтобы из-за него вот так мерзнуть у порожков вагона. Устал… А кто нынче не устает? Старик он, что ли, времени после работы прошло достаточно, пора отдохнуть. Ржавеет его душа, не чувствует он ничего. А может быть, и никогда не чувствовал?

Таня повернулась и пошла. Скрипел снег под ее валенками, ветер кружил огромным вихрем на путях за вагоном. Он догнал ее у торчавшего из-под снега фонаря переводной стрелки.

— Чего надулась?

— Вовсе не надулась… — глотала колючий ветер Таня.

— Я же говорю: провожу тебя…

— Не надо…

Дмитрий схватил ее за руку, пытаясь остановить. Она выдернула руку и, споткнувшись о рельсы, побежала через станцию.

Дмитрий вернулся в вагон, быстро разделся и, когда улегся в постель, вспомнил о картошке. Есть не хотелось, да и будить Петра только из-за еды было ни к чему. За день он так наворочался на путях, что дай бог отдохнуть за всю ночь.

Чувствовал Дмитрий, плохо получилось у него с Татьяной. Он долго ворочался и не мог уснуть. Теперь попробуй доказать, что он был рад ее приходу. Прикидывал, как завтра задержаться в столовой, чтобы остаться с глазу на глаз. Никуда она дальше кухни не убежит, все услышит от него, что надо.

Утром он долго сидел над своей алюминиевой тарелкой. Рабочие без конца сновали туда-сюда; одни приходили, другие уходили, он никак не мог выбрать момент, чтобы поговорить с Татьяной. А она все время то спиною к нему, то боком, даже взглядами не встретились. Обиделась.