Один выстрел во время войны

Голосок Павловского был тонким, неуверенным, говорил он как на школьном экзамене, что полагалось, то и говорил; ни одного слова от себя или о своих размышлениях. Все от имени высшего руководства. Он будто бы извинялся: это не я сам себя назначил начальником участка, это не от меня исходит участие в восстановлении моста, я тут ни при чем, так что остаюсь прежним, — с вами, хотя и повышен в должности…

Вскоре Павловский ушел. Карунный осмотрел вагон-общежитие.

— Где тут… место освободилось?

Бородулин кивнул головой в сторону Тимофеевой кровати. Карунный постоял около нее в раздумье, потом начал аккуратно свертывать одеяло, простыню, скатывать полосатый матрац. Постелет новое, свое.

А под вечер заявилась гостья, Таня Шаламова. Ее появление ошарашило и Петра, и Дмитрия, и Федора Васильевича. Она была в длинных материных валенках, в коротком пальто с шалевым воротником из черного кроличьего меха, сделанного «под котика», в толстом клетчатом платке с бахромой, сосульками свисавшей на спине. Увидев ребят, Таня еле слышно пропищала:

— Ребята, живые?

И будто удивилась тому, что они действительно живые, но тут же заплакала, лицо ее исказилось, стало некрасивым от искривившегося рта и распухшего носа.

— У нас, по Луговому, только и разговору… Людей, говорят, в Раздельной порезало… тьма!

Она часто всхлипывала и не обращала внимания на ребят и на Федора Васильевича, будто бы они больше не нужны ей, достаточно того, что убедилась — живы. Успокоившись, она развязала узелок.

— Это тебе, — протянула газетный сверток Дмитрию. — Я заходила к матери, она передала… А у тебя дома никого не застала…

— Ладно, обойдусь, — проговорил Петр, а самому все же хотелось, чтобы и ему мать передала что-нибудь домашнее. — Как там, все целы? Кучеряш как?

— Все целы, куда нам деваться. Это у вас тут… Валька наш тоже ничего. Коляску ему смастерили. На бригадном дворе отыскали колеса от старых плугов, ну и смастерили. Тяжелая… Как председательские дрожки все равно. Вся улица смеялась, пока не привыкли. А он ревел… Но зато может теперь за воротами появляться. Лишь бы снегу не было, по снегу не проедет. А еще… Рыбин захворал. И в больницу возили, и домой приезжал доктор, а все равно говорят — плохо. На работе так и не появляется. А еще дед Платоныч просил кланяться…

— Ты зачем приехала? — неожиданно спросил Дмитрий. Таня подняла на него растерянные глаза, полные слез.

— К тебе-е…

Дмитрий смутился.

— Ну, так бы и сказала… — Отвернувшись, он будто спрятал свой взгляд. Но вскоре как ни в чем не бывало раскрыл сверток и засмеялся. — Нашла все-таки! Эта моя мама что хочешь отыщет. Когда отца забрали в армию, мы разделались с хряком, — сил не хватило держать. Несколько кусков закоптили, и она спрятала. Потом никак не могла найти, думала, стащил кто-нибудь. Отыскала… Ну, давайте в вагон, угощаться.

Рядом с Таней ему захотелось быть красивым. Он потянулся рукою в карман за расческой, но подумал, что она все поймет, и вместо расчески достал запыленную крошку хлебного пайка, посмотрел на нее и небрежно бросил в рот.

В вагоне было натоплено, и гостья сняла пальто, ее лицо, обожженное морозом, стало красным. Глядя на Таню, повзрослевшую за время их отсутствия в Луговом, Дмитрий подумал: она и впрямь из-за него пожаловала сюда. Столько километров по зимнему полю протопала. Совсем одна! Девчонка, а не испугалась. Вспомнил свой резкий и не совсем к месту вопрос, зачем приехала, и стало стыдно. Чего возгордился? Представил, что в эти минуты рядом с ним может не быть Тани, и почувствовал — несправедливо это, если так случится. Она к нему приехала, к нему! Значит, должна быть рядом…

— Как у вас хорошо-о… — пропела Таня.

Дмитрий окинул взглядом вагон. Чего хорошего? На полу мусор, после работы еще не успели убрать, печка дымила, так как дверку не прикрыли, да еще теснота… Но ничего не сказал. Это ей так показалось после холодной дороги.

Он порезал сало, положил перед каждым по кусочку. Таня вначале отказывалась, но Федор Васильевич настойчиво пододвинул к ней сало, и она смирилась.

— Как там… в школе? Ничего не слышно?

— Плохо. Военрука нету… А остальные так и работают…

— Да, это плохо. Пробел в учебе.

— Часто вспоминают вас, Федор Васильевич. Вернулись бы…

— Чего там… Отрезанный ломоть.

— Как вы живете? Войны в Раздельной, говорят, совсем нет, а людей побили.

— Так уж случилось…

На улице стало темно, и Дмитрий с тревогой осматривал кровать за кроватью. Негде положить гостью! Да и мужичье кругом. А у нее голова не болит, словно так и придется ей сидеть всю ночь.

— Как, Федор Васильевич?.. — растерянно произнес он.

— Сейчас сообразим… Отдохнула, Таня? Теперь пойдем на ночлег. У Алевтины устроим, место отыщется. Одевайся.

— И я с вами! — решительно встал Дмитрий.