Один выстрел во время войны

Петр тоже не хотел отставать. Они вышли из вагона и невольно съежились от охватившего холода. Шли молча. Даргин старался держаться поближе к Тане; хотелось, чтобы поняла, как он благодарен ей за ее появление. Он представлял бесконечное поле от Лугового до железной дороги и одинокую фигуру Тани в коротком пальто с шалевым воротником, согнувшуюся на пронизывающем ветру. Идет она, идет, мерзнет, и все из-за того, чтобы его увидеть. Ну и девка!..

Алевтина уже разбирала постель, когда в окно постучали. Она дунула на керосиновую лампу, в темноте приподняла занавеску.

— Господи! — узнала она гостей и шарахнулась к двери. От недоброго предчувствия заколотилось сердце. — Что-о?.. — на пороге вцепилась в руку Уласова.

— Да ничего, успокойся. Зажги свет.

Лишь когда зашевелился веселый язычок пламени, Алевтина почти вплотную глянула в глаза Федора Васильевича. Только тогда, обмякшая, враз потерявшая силы, она прислонилась к кровати.

— Чтой-то со мной?.. Беды не ждешь, она сама приходит… Все может война, все может…

На столике, за которым довелось не так давно сиживать, Федор Васильевич увидел фотокарточку Никиты в картонной рамке. Алевтина перехватила его взгляд.

— Муж, как ни говори, — устало оправдалась она.

— А я ничего не говорю… К нам вот гость из Лугового… Негде ей у нас в вагоне, ты знаешь. Приюти, ладно? На одну ночь, не стеснит, надеюсь.

— Почему на одну ночь? — вдруг подала голос Таня. — Я не уйду из Раздельной! Никуда… Я хочу быть с вами, с ребятами…

Уласов удивленно хмыкнул. Робкая, стеснительная девчушка — и такое…

— Не обижайся, Таня, тебе надо быть дома. В Луговом будут беспокоиться, мать искать будет…

— Никуда не пойду! Никуда…

Дмитрию показалось само собою разумеющимся решение Татьяны. Почему вот так, ни с того ни с сего, ее должны отправить домой? Она же к нему шла, к нему, чего не понять?

— Таня, ночуй. Завтра будет виднее. Никуда не отпущу.

Девушка уткнулась лицом в его плечо.

— Чего ты пристал? — с укором взглянула Алевтина на Федора Васильевича. — Пускай ночует. Утро вечера мудренее. На линию рельсы ворочать ее не пошлют, а место на кухне найдется.

— Да что вы с Дмитрием голову Тане морочите!..

— Федор Васильевич, мы не маленькие.

Дмитрий догадался, надо уходить, пока Уласов еще сдерживает себя…

— Утром вместе завтракать пойдем, — бросил он через плечо и нисколько не сомневался: Таня все поняла и благодарна.

«Нет, ничего здесь от меня не зависит… Рано ей, рано…» Федор Васильевич тронул Петра за руку и глазами указал на дверь, еще не закрывшуюся после Дмитрия.

— Пошли.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Январскими днями 1943 года на воронежских землях кружили снежные метели, жгли затяжные морозы. Села тонули в снегах. Зимний холод и бездорожье отяготили и без того нелегкую жизнь в Луговом, Сыромятном, во всех прифронтовых селениях. Особенно трудно стало в Раздельной.

Почти каждые сутки снег упорно затягивал все четыре въезда на станцию, ветер заравнивал над путями наносы, делал их продолжением бескрайней степной равнины. Всех людей снимали с ремонтных работ и ставили на очистку путей. Резкая поземка срывала с лопат куски уже спрессовавшегося снега, быстро наращивала козырьки на стенки только что образовавшегося коридора над тонкими линиями рельсов.

Каждый вечер в вагоне-общежитии уставшие люди развешивали мокрые телогрейки, ватные шаровары, накаляли печку докрасна; от испарений дышать было трудно, но с этим мирились, потому что самым главным считалось тепло, защита от ледяного пронизывающего ветра, от колючих снежных потоков.

Из рабочих позже всех в вагоне появлялся Федор Васильевич. Поужинав в столовой, он направлялся в штабной пакгауз за свежей газетой; придя в общежитие, находил оставленный ему свободный метр натянутой проволоки для сушки одежды. Все рабочие успевали к тому времени забраться под одеяла на своих кроватях, но никто не позволял себе уснуть до тех пор, пока Уласов не раскроет газету и не прочитает последние сообщения с фронта.

Под Сталинградом советские войска бились с окруженными немецкими дивизиями. По всему было видно, не вырваться фашистам из котла…

Нередко в такие минуты в вагон-общежитие приходил начальник строительно-восстановительного участка Павловский. Распахнув полушубок, он садился у печки, лицо его румянело, почувствовав, что клонит ко сну, он нехотя вставал, скороговоркой произносил «спокойной ночи» и уходил. С великой охотой оставался бы ночевать в вагоне-общежитии, но он начальник участка, и потому непристойно, считал он, день при дне равнять себя со своими подчиненными.

Тяжело было ему. До назначения на эту должность он не отходил от Карунного, верил, при любой непогоде Семен Николаевич даст дельный совет. Теперь Карунный отшатнулся от своего преемника, ни одного приветного слова не произнес с той поры, как понизили его в бригадиры. Попытался однажды Павловский объясниться с ним. Возвращаясь в вагон-общежитие после очистки стрелок от снега, он пристроился к неторопливому шагу Карунного.