Один выстрел во время войны

— Дело началось вот с чего, — начал он, все еще прислушиваясь к скрежету проволоки об пол.

— Какое дело? Судебное, что ль? — прокашлял Тимофей.

— Нет, вовсе не судебное. Я расскажу какое… Печорин приехал на Кавказские минеральные воды, в Пятигорск. Это офицер старой-старой царской армии, когда у России на Кавказе не все было в порядке. Значит, ходит он у источника воды туда-сюда, глянул, а мадам одна платочек уронила…

— Неправда, — перебил Тимофей. — Грушницкий, друг Печорина, уронил стакан, а мадам, это княжна Мэри, подняла его…

— Какой он друг Печорина?! — возмутился Петр. — Они же стрелялись на дуэли!

— Это потом они будут стреляться, а когда встретились с княжной, они еще не знали, что будут палить из пистолетов друг в друга…

— Вот дураки, — заметил Бородулин. — Князья небось, бароны. От жиру небось.

— Нет, там дело такое… зуб за зуб… Да и любовь… — объяснил Петр.

— Что бы ты ни говорил, а дураки они. Умные так не станут.

— Ну, рассказывать или… хватит? Вы же все знаете? — спросил Петр.

— Рассказывай, — сонно ответил Тимофей. — Все равно интересно. Хоть школу вспомнишь, как на уроке, бывало, учили…

Петр услышал, что Бородулин захрапел. Было, наверно, поздно.

— О пустяках говоришь, — тихо сказал Тимофей. — Подумаешь, баба изменяет. Я сам как-то… Все шло по путю. А когда узнал ее мужа, неловко стало, мужик-то больно хороший. И отрубил. Она было туда-сюда, а я поставил точку, и все тут. Вот и вся история. Кому в диковину? Или — про этого Печорина… Прощелыга! А интересно почему-то, вот она и загадка.

Тимофей покряхтел, повозился в постели и затих.

Вскоре уснул и Петр.

Дмитрий слышал весь разговор, но не ввязывался, потому что его одолевала дремота. Ему хотелось спать, и он даже поругивал себя в мыслях за свою гордыню. Как всем, так и мне… Нашел с кем равняться. Они, мужики-то, прошли огонь, и воду, и медные трубы, все перенесут, не только бессонную ночь у разгоряченной печи. Но ведь надо когда-то становиться такими же, как они. Если не начнешь, то так и будешь всю дорогу ходить сосунком. Нет, правильно решил насчет дежурства, нечего казнить душу. Жаль, что Рыжий уснул. Устал он. Как не устать, если день-деньской на холоде ворочает ломом. Это хорошо, что дали теплую одежду, а то бы околели. Поговорить с Петькой сейчас было бы самый раз, все меньше одолевала бы дремота.

Дмитрию было любопытно, как это мужикам удается одновременно и спать, и у печки дежурить. Сколько раз видел он, спит человек, так спит, что, думаешь, около уха стреляй — не проснется. А вдруг ни с того ни с сего вскакивает — и к печке. Дровишек накидает и опять на боковую. И что интересно, вскакивает с постели этот человек именно тогда, когда в печке догорает последнее полено. Как будто внутри этого человека механизм заведенный. Вот бы так же научиться.

В печке трещали, вспыхивая, дрова. Дмитрий замечал: с какой стороны больше треска, там бок печки краснее. Главное — не пропустить, если из поддувала вывалится горящий уголь. Хотя на полу вокруг печки обито жестью, а все же опасно. Уголь может откатиться на голый пол, и тогда жди пожара. У мужиков почему-то ни разу такое не случалось. Но ведь то — у мужиков.

Квадратное отверстие поддувала светилось ярко, огненно. Даже до Дмитрия доставал теплый луч. Дров, конечно, на всю ночь не хватит. Но ведь и топить придется не до самого утра. Когда настынет в вагоне, тогда и накаливай печь. Хорошо, что про запас нарубил этих черных промасленных шпал; потребуется — даже босиком можно будет выскочить из вагона и притащить.

Вчера Дмитрий получил письмо от матери. Ругается, зачем зарплату прислал. А затем, чтобы не думала, что он пропадает здесь. Избытка денег у него, конечно, нет, но ведь и нищеты тоже нет. Кормежку улучшили. Трудно приходится работать и ломом и кувалдой. А где сейчас легко, кому?

Он представлял свое Луговое ночью. Темно кругом; керосин жалеют да и о светомаскировке не забывают. Улицы мрачные. Мать, конечно, спит уже, она всегда ложится с наступлением темноты, зато и встает чуть свет. До восхода солнца успевает переделать уйму дел и по дому, и вообще по хозяйству.

Кучеряш небось глазеет в темный потолок. Будешь глазеть, когда ничего другого не можешь. Хоть он и говорил, что не обижается, а в душе небось проклинает и друзей своих, и все на чем свет стоит. Надо как-то помочь. Если что попадется хорошее в магазине, лишь бы Кучеряшу впору пришлось, то надо будет в лепешку разбиться, а купить, достать, выпросить по талону или без него. Костюм, обувку, шапку, да мало ли что могут привезти. Все будет как-то помягче с Кучеряшем, а то скажет, уехали — и концы в воду. Если не сам Кучеряш может так подумать, то мать его, тетя Катя, или сеструха Таня подумают.