Один выстрел во время войны

Заходили желваки у капитана, глаза впились в изуродованную щеку Федора Васильевича. Он круто повернулся и быстро пошел к составу. Вскоре из вагонов высыпало десятка три солдат, они забрали весь инструмент; ломов, лопат и кувалд не хватало. Зато работали без перерыва, постоянно меняя друг друга. Бригадир едва успевал распоряжаться.

Под конец работы снова заявился капитан. Он медленно прошел вдоль только что уложенной крестовины. Оказалось, лицо его совсем не страшное и не злое, а добродушное, глаза светлые, ласкающие людей голубым взглядом.

— Можно ехать, — сошел на междупутье взмокший усталый Бородулин.

— Давно бы так, — проворчал себе под нос капитан. Он повернулся к Бородулину и сунул ему в руки пачку махорки. Оглядел рабочих, остановил взгляд на Федоре Васильевиче. — Кури, — протянул и ему пачку.

Поезд медленно набирал скорость. Капитан на ходу вцепился в поручни паровозной будки и начал подниматься к машинисту. Какое-то время были видны узкие ремни на его широкой спине и кирзовые запыленные сапоги.

Мимо рабочих проскальзывали на железнодорожных платформах орудия, танки, теплушки, набитые солдатами, опять — автомашины, орудия, танки… Растворялся в воздухе паровозный дым, в тонкую полоску превращался ушедший поезд.

Не успели рабочие дойти до своего штабного вагончика, чтобы отнести инструменты, как по станции загромыхал новый поезд. Люди остановились. Орудия, танки, машины, теплушки с широко раздвинутыми дверями, с перекладинами, перечеркнувшими темные квадраты на месте дверей, с красноармейцами, опиравшимися на эти перекладины и смотревшими на рабочих и на развалины вокзала. Следом за ним с разрывом в считанные минуты проскочил станцию еще один военный эшелон.

Федор Васильевич прикидывал: не готовится ли большое наступление? Если готовится, то на каком участке фронта? И еще он с тоскою думал о том, что если бы не проклятые раны, то мог бы вот так же ехать на фронт вместе с молодыми здоровыми парнями… Но это уже отрезано.

У вагончика ему показали на лоскут бумажки, приколотый ржавым гвоздем к стене. «Тов. Уласов Ф.! К вам приехали. Они вас ждут в вашем общежитии».

— Кто приехал? — бросился Федор Васильевич в вагончик. — Старуха, да? Или отец?

Он мигом представил, что мать, наверно, не осталась при немцах, ей, видимо, удалось уйти вместе с другими беженцами. Или — отец. Раненый небось, из госпиталя, удалось отыскать. Побывал, конечно, в Луговом, там и сказали ему…

— Ребята какие-то, — буркнула в ответ женщина в толстом сером платке, перебирая на столе мятые бумажки.

— Какие ребята?

— Не знаю. Сам спроси у них, какие они. Искали тебя, я и послала в общежитие. Сюда ты мог и не заглянуть, а к себе ночевать теперь наверняка придешь.

Ее колкость не задела Федора Васильевича.

Вперебежку, напрямую через завалы дворов он направился к вагону-общежитию. Еще издали заметил сидящих на ступенях парней. Ошибиться не мог, один из них — Ковалев Петр, другой, что повыше, — Даргин Дмитрий.

6

Они ужинали в столовой. Картошки было много, а хлеб у Федора Васильевича оставался еще от обеда, так что на троих хватило. Ребята проголодались. Из Лугового они вышли рано утром, кто-то подвез их, но все равно на дорогу и на поиски военрука ушел весь день. Сразу Федор Васильевич не мог определить: устали они или повзрослели? Нет, скорее всего — устали, особенно Даргин. Пышные волосы его образовали на голове пыльную темную шапку, под глазами синие круги. Не было его обычного озорства, граничащего с нахальством, как случалось в школе:

— Даргин, надо развесить мишени.

— Надо-о… А вот неохота…

И развешивал мишени без повторного напоминания. Сложный парень, а все же интересный.

Ковалев покладистый, но нередко себе на уме. Тоже осунулся, лицо стало маленьким, с кулачок.

— Наш друг, Кучеряш, совсем плохой… — сказал Петр, убирая со стола картофельную кожуру.

— Нам жить в Луговом нельзя! — заявил Дмитрий. — Только здесь, в Раздельной.

— Почему?

— Нельзя, и все. Из каждого окна Лугового в глаза нам пальцами тыкают.

Вот, оказывается, в чем дело… А Федор Васильевич думал — пришли проведать.

— Ладно, поговорим потом. Пошли в вагон.

Все трое принесли доски — разбитую шелевку соседнего дома — и соорудили что-то похожее на нары, матрац положили поперек.

Они лежали молча, даже шептаться было неловко, — людям надо отдыхать. Ребята долго не спали. Беспокойнее был Даргин. Он часто переворачивался с боку на бок и старался дышать в подушку. Петр Ковалев глазел в темный потолок; как ни посмотрит на него Федор Васильевич при тусклом свете из окон — глаза широко открыты…

В вагоне в единый миг вскочили все с постелей от взрыва. На ходу напяливая одежду, рабочие выбежали наружу. Солнце еще не взошло, но было уже светло; небо чистое, по-утреннему залитое оранжевым рассветом. Между развалинами вокзала и вагоном-общежитием — пыль. Вверху, невидимые, гудели самолеты. Свои не завывают так противно…

— Давай… братва! — первым побежал Федор Васильевич в сторону разбитых домов подальше от станции.