Один против судьбы

Между тем Бетховен, заложив руки за спину, спокойно продолжал свой путь. Свита императрицы расступилась перед ним, эрцгерцоги кланялись ему. Композитор ответил им, слегка приподняв шляпу, и, не оглядываясь по сторонам, продолжал идти.

Когда высокородное общество удалилось достаточно далеко, он остановился, поджидая Гёте.

— Бы оказали слишком много чести этим особам.

Поэт в растерянности смотрел на своего спутника и взволнованно кусал губы.

— Это невозможно! Это безумие! — бормотал он.

Гёте уже не был расположен к беседе, отвечал Бетховену отрывисто и заторопился к выходу, сославшись на важные дела. Пожатие его руки было весьма холодным, хотя в душе он искренне старался оправдать несдержанность композитора.

«Конечно, его следует извинить. Бедняга заслуживает сожаления. Он лишается слуха, и это, несомненно, портит его характер. Может быть, на музыку его это не оказывает влияния, но для общения с людьми очень существенно… Советов он не принимает. А его музыка? Да, она сильна и отмечена новизной, но мне она всегда будет чужда».

Гёте уходил не оглядываясь. А если бы оглянулся, то увидел бы, как тот, от кого он отрекся, стоял, прислонившись к дереву, и смотрел ему вслед. Как долго Бетховен ждал этой встречи, сколько надежд связывал с ней — теперь все рухнуло!

И все-таки он всегда будет любить творения поэта. Ведь они, подобно солнцу, величественны и светлы, раздумывал Бетховен, охваченный печалью.

Он смотрел на удаляющуюся фигуру поэта, не спуская с него глаз до тех пор, пока тот не исчез в толпе гуляющих.

«И опять один! Как и всегда!» — вздохнул Бетховен, уходя из парка.

кажите нам, маэстро, почему вы, собственно, не женились? В вашем сердце уже нет места для чувства, это известно. Оно целиком принадлежит музыке. Но женитесь хотя бы из благоразумия! Ведь вам же скоро пятьдесят! И что ни педеля, у вас в доме новая прислуга и вечный беспорядок!»

Добродушно улыбаясь, толстый адвокат Бах написал этот вопрос на листке бумаги и передал Бетховену. В окружении верных друзей композитор сидел во главе стола, как вождь некоего племени. Это были музыканты, журналист, поэт, а из старых друзей Олива и Цмескаль. На другом конце стола сидел Шиндлер, не спускавший с композитора любящих глаз. Он чувствовал себя здесь таким ничтожным! Все гости Бетховена были или старше его по возрасту, или более знатного происхождения, но выше всех для него был Мастер.

На эти сборища в таверне «У цветущего куста» Шиндлер прибегал при каждой возможности, стремясь побыть вблизи своего кумира. Бетховен нее чаще давал ему всевозможные поручения, и студент не находил себе места от радости, когда слышал слова благодарности или похвалу.

Вопрос доктора Баха показался ему более чем дерзким. Ну, теперь разразится буря! В самом деле, кого бы не возмутил вопрос, касающийся самых сокровенных сторон его жизни! Он не знал, что в этой дружной компании принято шутить друг над другом, не тая обиды. II Бетховен был среди них первым остряком. По привычке он хотел отшутиться, но потом провел ладонью по лицу, будто хотел отогнать горькие раздумья, и с трудом выговорил:

— К несчастью, я не встретил такой женщины… Я знал лишь одну, которую мечтал иметь своей женой, но это оказалось несбыточным.

После этого горестного признания наступила гнетущая тишина. Только доктор Бах еще громче запыхтел своей длинной трубкой. Они ожидали услышать шутку, и вдруг открылась старая незаживающая рана. Кроме Шиндлера, все присутствовавшие знали о любви Бетховена и Терезы Брунсвик. До сих пор Тереза оставалась одинокой, а Бетховен не женился.

Тягостное молчание прервал сам композитор, смущенно запустивший пальцы в свою седеющую шевелюру.

— К черту с женитьбой! Лучше принесите кто-нибудь газеты. Посмотрим, какие там новости из Англии. Что у нас делается, мы и без газет знаем. Гнет, нищета, бумажные деньги, падающие в цене день ото дня. А если что новое и есть, так это новые налоги.

— Зато у нас полно солдат, жандармов и у каждой двери по шпику, — язвительно обронил поэт, худощавый и носатый, как Мефистофель.

Бетховен внимательно следил за губами говорившего и, кажется, все понял. Теперь он объяснялся исключительно с помощью карандаша и бумаги. Он всегда носил с собой толстую тетрадь и карандаш, но сам, конечно, не писал. Временами же отвечал собеседнику таким громовым голосом, что бывало слышно на улице, если он вел беседу дома, и в домах, если он говорил с кем-нибудь на улице. А иногда он говорил так тихо, что его не слышал сидящий с ним рядом. Сейчас Бетховен почти кричал, и друзья его не без опаски оглядывались на двери. Они сидели, правда, в задней комнатке, предназначенной для самых избранных гостей. Но внимательные уши могли подстерегать и под окном!