Один на льдине

Мы о писателях. У каждого лучше всего получается что-то одно обычно. У одного легкое перышко. У другого чувство юмора от бога. Третий закручивает сногсшибательные сюжеты. Четвертый умеет так подмечать и описывать детали, что просто глаза читателю на мир раскрывает. Вот на практике — хорошо бы определить свою сильную сторону, свой любимый уклон, и на него нажимать. Василь Быков видел как никто до него трагические конфликты между людьми, между своими же, вроде, на войне. А у Искандера было прекрасное, легкое, радостное такое чувство юмора — даже когда он писал о Сталине и тому подобном.

Вот Зощенко Михаил Михайлович. Прекрасный был человек. Хотя в общей писательской бригаде тоже прославил большую стройку НКВД — Беломор-Балтийский канал. Писательское дарование имел очень небольшое. Все, что он умел — это писать коротенькие, фельетонно-анекдотического характера рассказы о быдловатых советских мещанах 20-х годов. Эти все рассказы, которых наберется на один средней толщины том, написаны одним языком и скроены по одному лекалу. Но! Некоторые из них очень хороши. Юмор одновременно и светлый, и черный, и циничный. Рассказчик, от лица которого идет речь, придурковат и косноязычен. В результате? Есть такой жанр, и в этом жанре Зощенко — безоговорочный лидер; на втором месте никто, на третьем группа мелочи. А вот писать вещи длинные, сюжетные, психологические и прочее — решительно не умел.

А сам Чехов? «Ионыч» хрестоматийный — это шедевр фантастический. Это ведь полнообъемный роман на пятнадцати страницах. Но «Степь», «Драма на охоте» и прочая «Моя жизнь» — практически нечитаемы. Сюжет строить не умел вообще, в большом объеме терялся и переставал чувствовать размер и соотношение частей: тянул колбасу бесконечную. Но не за это мы любим его! А именно за шедевры.

Я что все пытаюсь выразить. К чему гну. Что сегодня писатель может писать вообще как угодно. Только ему нужно нащупать какой-то свой собственный доворот в литературе. Вот чтобы его как-то можно было отличать от всех остальных, чтоб чем-то он выделялся, был непохож.

Понимаете, вот в 1960-м году писать сложно, витиевато, узорчато, с украшениями — было стыдно; было дурновкусием, эпигонством и банальщиной. Кумирами поколения и эпохи были Хемингуэй, Ремарк, Экзюпери, Сэлинджер. Простота, честность, прямота, без затей и романтических финтифлюшек.

Прошло полвека. И что же мы видим? Наворотить красот, эпитетов и прочих метафор, построить фразы неожиданным образом, придать щеголеватости стилю через элементы архаики, поэтичности, всевозможные тропы и хронотопы — почитается стилистическим мастерством. Во Франции 1920-х годов они были бы образцом эпигонства и дурновкусия — а у нас ныне канают по мастерам. Быват-с.

Сегодня Бабеля обвинили бы в лапидарности. А вот мадам Лидия Чарская, особенно если бы выдать ее замуж за Бенедиктова, вполне бы процветала.

И вот что я вам скажу. Надо культивировать в себе языковой вкус и языковой слух. А для этого. Не надо и даже нельзя читать плохих книг. А надо читать и перечитывать хорошие, и только хорошие. Перечитывать очень медленно, взяв в привычку смотреть и анализировать: как это сделано, как построено, как составлены слова, каков эффект словосочетаний. Но так — медленно, с точки зрения языка именно — можно перечитывать только шедевры стиля. «Повести Белкина». «Княжну Мэри». «Легкое дыхание».

В нашей традиции — в традиции советского перевода с английского и французского на русский — лучшие переводчики писали по-русски лучше почти всех писателей. Жили мы за железным занавесом, без контактов с заграницей, языками не владели, доступа к иностранной литературе прямого не имели — и школа блестящего советского перевода создавала для читателей шедевры на русском языке.

«Вся королевская рать» в переводе Виктора Голышева, Воннегут в переводах Райт-Ковалевой, «Мадам Бовари» в переводе Ромма (только не Любимова!), «Хроника времен Карла IХ» в переводе Кузмина (только не Любимова, опять же!), «Три товарища» в переводе Афонькина (Шрайбера не надо); Хемингуэй в переводах школы Кашкина, О. Генри и Джек Лондон в переводах старой школы Калашниковой, Топер, Дарузес и других — вот на этих текстах можно и имеет смысл учить себя языку, учиться чувствовать его.

Из советской литературы (так она называлась с 1918 года весь ХХ век, и когда ее называют русской — это вряд ли правильно, потому что Набоков, Газданов и другие — это русская литература, но другого мира, другого измерения) — из советской литературы довоенной я назвал бы только: Бабель прежде всего и обязательно, Булгаков не в «Мастере», а «Жизнь господина де Мольера», блестящее произведение без единого провиса, а также — «Гиперболоид инженера Гарина» и «Аэлиту» Алексея Толстого. «Белеет парус одинокий» Катаева. Вот это может служить образцами языка.