Один из многих

Мы с Ай-Херелом спрыгнули с парома, с нами несколько мужиков. Обступили коня. Этот могучий, мускулистый жеребец весь дрожал как лист, когда я дотронулся. Он не встал на дыбы, не ударил никого из нас копытом как незнакомых. Он был смирен. И все мы могли его гладить. А тем не менее он не шел. Так мы со всех сил уперлись и начали толкать его вперед, как легковой автомобиль. Пробовали обвязать веревкой. Тщетно.

Минут сорок мы упирались. Знаете, и так и этак… И даже Ай-Херел, очевидно, сведущий в этом деле, не смог ничего придумать.

Капитан «Зари» крикнул, что сейчас отправляемся. «Больше нельзя?» — с акцентом спросил чабан на русском. «Нет», — был ответ. И мужики потихоньку стали возвращаться на борт. «Ладно», — отвечал Чабан спокойно и деловито. Он снял с коня стремена и седло, похожее на пыльный коврик. Достал из сумки длинную веревку, по виду обычную серую, накинул на шею животному и сделал три странных, но очень крепких узла. Тут ловкий чабан прыгнул к капитану, что-то ему шепнул, что-то дал и привязал другой конец этой веревки к парому, где была крепкая арматурина.

Спустился опять, взял коня под морду, прошептал ему что-то на тувинском и свел по берегу в воду. Мы с провожатым взошли на палубу, наблюдая. И чабан с улыбкой запрыгнул на паром.

— Поехали, — выразился он. — Пусть плывет, непокорный!

— Как же аыт? — забеспокоился Ай-Херел и принялся на тувинском убеждать чабана. Но тот в свою очередь не соглашался и отвечал, что конь молодой, сильный, что нынче Енисей неглубок и доплывет нормально (я перевод узнал после). Нам было жаль, и мы отправились к капитану, но тот только пожал плечами да сморщил загорелую свою физиономию. «Все будет нормально, Дмитрий, — равнодушно отвечал он мне, — с этими лошадьми в юртах живут. Они их знают, как себя, этот народ! Раз он сказал, что его конь доплывет! Значит, доплывет! Это ведь ЕГО конь!» Ай-Херел нахмурился, но промолчал. Я смирился. И впрямь, что за дело? Прошли да сели к себе в носовой части. Паром поплыл.

Скоро мы были уже далеко от берега, на средине бурного потока. Я любовался красотой степи. Вдали синели Саяны. Делал пометки. Смотрю, компаньон мой исчез. Конечно, я пошел в конец парома. Там вижу стоит Ай-Херел над прозрачной волной.

«Ну как? — говорю. — Все хорошо, Херел?»

«Да, плывет», — отвечает.

Подошел я к борту. И впрямь, на конце веревки деловито болтался наш знакомый. Он перебирал копытами, и привязь, казалось, не слишком тащила его. Она была не натянута; судно шло не быстро. Рядом у борта прилег на тулуп свой чабан; натянув шапку на лицо, он спал беззаботно.

Мальчишки прознали, что конь поплыл и привязан в конце баржи. Ребятня бегала туда-сюда и с интересом глазела, как животное гребет позади и фыркает. Я вдыхал свежий зной степи. По берегу иногда встречались деревья густые, но в основе своей только каменистый солончак.

Мы начали было о чем-то говорить. Я расспрашивал про местные обычаи. До деревни плыть два часа, времени много. Гуляли по барже. Везде люди греются на солнышке. Так прошло больше часа, и мы забылись. Тут слышим, какой-то всхлип. Гулкий, громкий и вместе с тем ни на что не похожий. Азиатское небо просторное, бирюзовое, и ни облачка на целый свод. Опять всхлип. И ржание. Мы посмотрели друг на друга, угадав мысль.

Глядим, чабан проснулся — ходит из стороны в сторону и курит. Опять всхлип. Смотрим, а конь плывет к косе, стремясь к берегу, но веревка его не пускает; и он вскрикивает, ржет, но не может перегрызть веревки, потому что все силы уходят на то, чтобы не потонуть. Теперь его морда не торчала из воды на полметра и была почти под волной.

Ай-Херел подошел к веревке и пустился расспрашивать чабана, а тот приметил это, раз, и за нож держится. Иди, говорит, пока жив, это мой конь, и я с ним буду делать то, что пожелаю. А сам я рядом стоял и хоть не понял слов, смысл дошел сразу. Они народ вольный, у них нож в сапоге не просто так. Мой соратник как мог успокоил его и говорит, будто бы мне: «Смотри, волна поднимается и бьет жеребца в грудь. Плохо ему. Вот если б отрезать веревку, отпустить. Он выплыл бы на берег и пошел. Его нетрудно было бы поймать на берегу. Он умный конь, дорогой аыт! Жаль будет… жаль», — повторял Ай-Херел.

Момент и впрямь был решающий. Мы шли против течения; наш паром на моторе, от него по Енисею волны становились выше. И конь, видимо, совсем изнемог от долгих усилий. Он начал кричать, и знаете, прямо выть, так громко, так отчаянно, как человек. В природной тишине любой звук усиливается. И скоро всю округу прошил дикий вопль. Тут же гражданские прибежали смотреть. Опять с детьми. Обступили чабана, охают, пальцем тычут.

И капитан вышел.