Один из многих

Морда коня уже начала пропадать под толщей воды по несколько минут. Потом он выплывал и кричал с новой силой так, что на берегу с деревьев летели птицы. От этого звука сердце сжималось. И поверите ли, все дети лет до пятнадцати зарыдали в секунду. Может, инстинкт, а может, напряжение, не знаю. Но за ними пустились их матери. Все как одна стали упрашивать капитана заглушить мотор, чтобы коня не хлестало волной. Но тот лишь отвечал, что тогда нас снесет течением. Тут конь зарычал так истошно, что все обессилили, упали на палубу, и началась истерика.

Мне от этого казалось, что я и сам тону. Что я вместе с ним привязан к веревке, и нас тащат, тащат куда-то. И вода смыкается над нами. И так жалобно он выл… Есть такие страдания, которые понятны всем существам; выражаются они обыкновенно звуками, а не словами.

Тут уж все стали кричать на чабана, чтобы резал веревку; а он мял в руках новую сигарету да закуривал. «Доплывет, доплывет», — повторял он по-русски, видимо, чтобы поняли все, и закрывал собой арматурину, где была привязь. Его резон был в том, что нам оставалось не более десяти минут. Об этом неоднократно говорил капитан, как бы защищая чабана.

«Да что вы делаете, это же живое существо!» — не выдержала женщина с маленькой девочкой в первом ряду. И конь захрипел, ударился о воду и исчез. Веревка натянулась. А дети как заорут!

Я взглянул на Ай-Херела, губы у него были синие, он бросился на чабана и взял его за грудки. Тот хотел было сопротивляться, но отцы плачущих детей также сбежались к нему и собирались было рвать чабана на куски. Такой себе самосуд. У всех помрачилось в голове. Я, кажется, отстранил нескольких от чабана и крикнул ему: «Режь!»

Он прохрипел: «Чааа», — выхватил нож и бросился к веревке. Ловким ударом разбил он серую змею. Она уползла с палубы в воду. И долго еще мы смотрели на берег, ожидая, что конь выплывет.

Но каменный берег был пуст.

Вода мерно покачивалась, и плеск ее звучал в тишине. Все разошлись. Мы с Ай-Херелом наблюдали, как чабан курил, смотря вдаль. «Эх, немного, совсем немного не дотерпел… Ай, ладно!» — причитал он сам себе.

А я думал, что нам, людям, легче убить, чем даровать свободу. Хотим повелевать… считать себя хозяевами…

Минут через пять «Заря» пришвартовалась. Кинули доски. Уж пара машин проехала. Я сидел как убитый.

Чабан спокойно вышел на берег, размял спину, накинул тулуп и ходил из стороны в сторону, соображая. Тут волна Енисея бросила на камни огромное бездвижное тело. Это был труп скакуна.

Мужики быстро дали по газам, чтоб дети не увидели, и откуда-то донеслись возгласы. На палубе сделалась суматоха, чабан подошел к телу, схватил маленький кнопочный телефон из тулупа и с кем-то разговаривал.

Уж нам было пора, а я не шел. Смотрел на пену реки. Все разъехались. Оставались только я, капитан и Ай-Херел. Он тянул меня, тянул, будто торопился скрыться. Я поддался. Когда мы проходили мимо, чабан закончил говорить, скинул тулуп на землю, достал нож и склонился над черным конем.

Я ничего не понял и спрашивал растерянно: «Что это он?»

«Мясо», — отвечал Ай-Херел, глядя в сторону.

Мы ушли. По дороге я тогда подумал: «Это ведь совершенно чужой край, у них свои порядки». А поймав себя на этой мысли, тут же вспомнил, что был-то я в России. Да уж… мы, русские, удивительно легко миримся со злом. Особенно когда оно нас не касается.

Все стояли завороженные. Дмитрий закончил рассказ.

Глава 5

Он говорил минут десять. Никто его не прерывал. Новые гости собирались вокруг на звук уверенного голоса, в котором можно было услыхать и степной ветер, и плеск Енисея. И те, кто были сначала, и те, кто подошел в середине, теперь рассыпались по зале с лицами растерянными.

Министры нависли над колоннами мрачно, и дамы молчали. В глазах Елены была влага, и она заговорила невольно, как в трансе:

— Неужели в мире есть такие варвары…

Полная Анетта Степановна взволновалась, и Лука Пальцев взял ее за руку, пока никто не видал. А муж ее Леон Соломонович тем временем кинулся всех успокаивать: «Ну что вы, что вы, это же только история. Может, этого и не было никогда. А если и было, так что ж, Россия вон какая большая, великая страна!..»

Всем сделалось от этого неловко.

Видя смятение жены, Кардов встал напротив Дмитрия, скрестив руки.

— Вы могли бы и не рассказывать такую злую выдумку, — не в силах сдержать злости прошипел он.

— Меня просили что-то необычное… — отвечал тот спокойно.

— Всякой вещи свое время! Ваша история неуместна, Дмитрий! Дамы погрустнели, а этого не пристало! — поправляя белый мундир, выговорил Кардов жестко.

Ненависть прошла электрической искрой по телу Дмитрия.

— Эта история прежде всего выставляет в невыгодном свете меня. А все же я рассказал ее. Быть может, послушаем вашу невыгодную историю, Кардов? Скорее, она окажется полна веселья и дамы будут хохотать.

Кардов закусил губу: