Один из многих

От этой нелестной рецензии чиновники предпочли сделать вид, что не слушают Дмитрия, а дамы же наоборот прильнули к нему и во всю историю не отрывались.

— Так вот, я приехал в Кызыл и нанял себе провожатого. Мы отправились по бездорожью и вскоре сдружились…»

Глава 4

Дмитрий рассказывал…

Когда я посмотрел все буддистские храмы и шаманов, то решил найти нечто диковинное, нетуристическое. Поплыли в Тоджу. Паром назывался «Заря». У них все паромы так называются.

Мы в шесть утра приехали на условленное место, к берегу бурной речки. В те края добираются только по воде. Уже стояло несколько машин с семьями, а посудины еще не было.

Тут видим, несется по степи всадник во весь опор. И знаете, так что пыль столбом. А степь плоская, как блюдце, и все видно на километры. Чуть менее получаса ему понадобилось на дорогу двухчасовую, и он подъехал. Вообразите, азиат лет пятидесяти в кирзовых сапогах, дырявых спортивных штанах и армейском зимнем тулупе цвета камуфляжа с воротом. Это был июнь месяц, и жара стояла приличная. Утреннее солнце жгло нас, как в пустыне.

Он подъехал к месту посадки на паром, но стал поворачиваться и гарцевать. Седла у него считай что не было. Поводья гнилые. Но сам скакун, видимо, был породистый: черный и в яблоках, с такой же темной гривой.

Мой провожатый, которого звали Ай-Херел, подтвердил это. Он был местный тувинец.

— Смотри, — сказал он, — как этот чабан (то есть пастух) гордится. Сейчас к нам подъедет.

И точно, он проскакал мимо семей в машинах и пристроился к нам. Что-то спросил у Ай-Херела на тувинском. Потом обратился ко мне на русском очень плохом, видимо, из вежливости. Я отвечал, и всадник спешился, встав рядом. Заметил, что зимний тулуп был у него на голое тело, и для своих лет он был в прекрасной форме. Похоже, кочевая жизнь имеет свою пользу.

Пока мы ожидали, медленно пошел меж Ай-Херелом и им разговор, конечно на тувинском. Я не стал вмешиваться. Чабан стремился похвастаться скакуном и рассказывал, что едет со свадьбы дочери, где новый зять неожиданно сделал ему такой вот подарок. Мне потом это сказал Ай-Херел, добавив, что русский язык чабан знал неплохо, но если районовского попросить говорить на нем, он ответит: «Тува земля, Тува язык», — и озлобится. Поэтому я хорошо сделал, что не стал докучать, а молча любовался огромным жилистым скакуном с живыми и умными глазами.

«Чараш аыт, чараш, — повторял чабан, нахваливая жеребца и теребя его гриву. — Только мало учили, мало дрессировали! Ну ничего. Я тебя вышколю, я тебе дам науку…» И много подобного чабан говорил на наречии, лаская коня, как ребенка.

Тут подплыл паром ветхий, на моторе. Из рубки показался капитан — русский мужик с загорелым лицом и глубокими морщинами. Помощники навели доски к причалу, и первые машины начали проезжать. Мы с Ай-Херелом запрыгнули на палубу, составлявшую место на пять или шесть машин, капитанский мостик из кривых досок у самого носа и, пожалуй, все.

Наконец все поместились в хрупкую посудину. Енисей глубок и течение резвое. Я слегка не доверял этой конструкции, но Ай-Херел успокоил, что местные плавают по два раза в неделю и ничего.

Настала очередь всадника подниматься. Он вскочил в седло, дал круга и хотел заскочить по трапу, но конь резко встал в дыбы прямо перед ним и врос в землю. Как ни сжимал ему бока чабан, как ни ругался, а скотина не шла.

— Смотри, — сказал Ай-Херел, — сейчас чабан будет его обуздать.

И точно. Старик слез на землю и потянул жеребца, но тот не поддался. Затем он завязал ему глаза тряпкой. Погладил. Поводил по кругу. Опять неудача. Скакун не шел. Тогда он снял тряпку, схватил плеть и принялся стегать его нещадно. Конь заржал, а все-таки вперед не двинулся. Град ударов налетел со всех сторон, так что они сделались громкие, как сигналы машин. Уже эхом раздавались эти хлопки над нашими головами. И все, кто был на пароме, невольно подошли к борту — посмотреть. Дети с мамами встали тут и там и спрашивали, что же происходит. Матери отвечали, что конек не хочет плыть. И дети простодушно просили отпустить его в поле.

А чабан все тянул сбрую да со всего размаху бил прямо в зубы и морду, так что конь фыркал и слезы стояли у него в глазах. Так длилось минут пять. Уже матери начали отворачивать детей, но малыши не поддавались, им было любопытно. Кто-то из них давай плакать; матери возмутились. Мужья их занервничали. Тут чабан в последний раз замахнулся, как Ай-Херел не выдержал и с гневом крикнул ему:

«Не пойдет!» — и много еще на тувинском, чего не следует переводить.

Чабан уже стоял взъерошенный. Пот катился у него из-под бушлата, волосы на лбу слиплись — так он запыхался бить беззащитное животное. Тяжело дыша, он твердил всем нам: «Пойдет! Пойдет! Молодой еще… слабо учили… пойдет!» — и слова его отзывались злобой обещания.