Один из многих

«И Кардов ничего сам не добился, всю жизнь на подкормке, папа видный коммунист, дачи, институты, потом в МВД пошел — военный! А сейчас хотят биографию издавать! Все сам! Все для России…»

«Еще Пальцев — редактор, да о нем и сказать нечего. Свободы слова у нас отродясь не было. У какой из стран была? Печатает, прославляет таких вот государственных деятелей».

Дмитрий сам с собой обсудил присутствующих и так еще бы стоял и обдумывал пасквили, но две вновь подошедшие женщины лишили его этого удовольствия. Одна из них была в преклонных годах, вторая — значительно моложе и красивее.

Немов, увидав их, подавился; одной была та самая тетушка его жены, Мария Антоновна, строгая надзирательница, что его отчитала. Он хотел уйти, убежать, спрятаться. Женщины — самый большой страх мужчин, в этом-то Немов точно не сомневался.

— Добрый вечер, — заговорила Мария Антоновна.

Послышались ответы со всех сторон.

— Это Мари Карме, известная французская певица, — властно отмечала Мария Антоновна.

Затем заговорила и сама Мари не без труда и с сильным французским акцентом.

Кавалергардов, посмотрев на нее, отбросил несколько пошлых мыслей, которые обыкновенно приходят на ум мужчинам при виде прекрасной женщины. Она была восклицательно красива, хоть и не молода, сорок восемь лет; но что в наше время возраст. Белоснежное лицо, сонно-карие глаза, грациозная кисть руки, держащая бокал. К тому же одежда, подобранная со вкусом XIX века, и жемчужные бусы, и фантазийное белое перо в локонах. Гармония.

Василевский и Беликов были очарованы. Немов специально смотрел в противоположную сторону, не отводя взгляда, дабы не злить Марию Антоновну.

Министры тоже уставились на певицу, но быстро оправились; сказывается возраст. И каждый стал изъясняться с ней кто на английском, кто на французском.

— Сколько вы живете в России? — спросил Ковров, обращаясь к ней непривычно мягким для него тоном французского идеального акцента.

— Я? — кокетливо и мягко произнесла Мари, — чуть более двух лет, — сделав глоток, продолжила, — мне здесь сносно, климат очень тяжел, но сносно… — Отрывистость речи придавала ей шарма.

— А где изволите работать? — поглаживая лацкан пиджака, вступил Золотарев.

— В бо-бол-большой театр. Простите, никогда не могу говорить правильно.

— Это ничего, великий и могучий русский язык, — улыбаясь до ушей, пропел Борвинский.

— А где сейчас ваши жены, господа мои, и почему не здесь? — рыкнула Мария Антоновна на гарцующих министров.

Борвинский раскашлялся, прикрывшись платком. Золотарев непритворно нахмурился, а Ковров посмотрел прямо в глаза Марии Антоновне и сказал:

— Супруги наши на водах вместе, чтобы было веселей. Вы же знаете, как губителен столичный холод.

Мария Антоновна покачала головой осудительно. Ковров продолжил:

— Где же ваш муж, Мария Антоновна? Опять предпочел кого-то другого? — насмешливая его интонация была неоспорима.

Она на секунду изменилась в лице. Высшее общество знало, что ее муж всечасно изменял. Знало о его нестандартных предпочтениях. Но благородная дама мирилась и отдавала всю себя к устройству счастья молодых девушек, за которыми присматривала, считая своим долгом из собственных ошибок преподать урок другим.

Комкин с женой немного поморщились, Елена слегка и очень мило нахмурилась. Офицеры предпочли сделать вид, что не слышали этого, — лучшая тактика. Пальцев, как и следовало, опустил голову и поправил очки. Кавалергардов, не знавший обстоятельств, но почувствовавший неистовую враждебность, ждал. Все они ждали.

— Опять… — равнодушно ответила Мария Антоновна.

Министры разочаровались ее самообладанием. Повисло кислое молчание. Неожиданно подскочил какой-то мужчина, сжимаясь и дергаясь, начал подавать руку всем подряд, бубня и кланяясь. Этим он снизил напряжение. И был это импресарио Мари — Антон Шилов. Невысокого роста, в костюме несколько нелепом и смешном. Он стал подавать руку со словами: «Да, да, это я, Шилов, имею честь», — почитая возможным рекламировать свои услуги так неловко, как умел, может быть, только он один.

Мало-помалу напряжение таяло. Только Мария Антоновна чинно отошла от сборища, чтобы весь вечер игнорировать теперь Коврова за эту пошлую шутку. Кардов посмотрел на часы, а потом по сторонам. Улыбнувшись Мари, он молвил: «Мы очень рады, что вы почтили нас своим визитом. Такая честь…»

Глаза его блестели.

Дмитрий и Елена стояли рядом с Алисой, как будто в стороне; он смотрел на Елену, не упуская возможности как будто остаться с ней наедине. В нем все еще жило чувство, по временам мерцая, как гаснущая свеча. Весь этот вздор, вся эта ситуация были для него лишь шансом просто увидеть ее. Только в тот момент он явственно это понял. Свеча разгоралась.