Один

Кирилл, вопрос очень хороший. Но ведь, понимаете, Грудинин, которого вы упомянули вначале (я уж это опустил), Грудинин — он же представляет не столько советскую идею, сколько Русский мир, как он его понимает. А Русский мир и советские идеи — они очень разные. Понимаете, вот разговоры о том, что советское было органичным продолжением русского… В некоторых аспектах, безусловно, было: в пренебрежении к отдельной личности, в уверенности, что «единица — вздор! единица — ноль!» и так далее. Это давняя русская традиция — презрение к отдельному человеку. Традиция не столько русская, сколько русопятская, русофильская, потому что, скажем, у Толстого этой традиции не было. Но в остальном советское от русского отличается очень сильно.

Вы обратите внимание на один занятный парадокс: всегда в русской традиции — во время польского ли восстания шестьдесят третьего года, во время единения ли с братьями-славянами семьдесят седьмого — семьдесят восьмого годов, во время взятия ли Крыма — единственным способом как-то смирить, как-то, если угодно, остановить внутреннюю критику была внешняя агрессия, внешняя экспансия. Это довольно естественная вещь, когда с помощью Крыма затыкают (и довольно успешно) протестные голоса, когда 1863 году Герцен остается в полном одиночестве. Понимаете, вся Россия кинулась усмирять полячишек. И Некрасову для того, чтобы спасти журнал, приходится писать оду Муравьеву-Вешателю, к счастью, до нас не дошедшую. То, что нам за нее выдают — это поздняя компиляция. Но вот это срабатывало.

А в советское время это не работало. В советское время ни 1968 год (Чехословакия), ни 1980-й (Афганистан) не вызывали всенародного единения, не вызвали восторга: «Ах, сейчас мы этим предателям чехам! Ах, сейчас мы американцев обогнали в Афганистане!» Массовым это не было. Наоборот, это знаменовало собой новое состояние общества, когда советская экспансия никого не радовала и никто не говорил: «О, это геополитические интересы. Если мы не будем великими, англосаксы нас сожрут». Этого не было в Советском Союзе.

Поэтому тут Грудинин, скорее, он не делает другого выбора, он продолжает эклектически, с одной стороны, призывать к признанию ДНР/ЛНР, а с другой — он продолжает говорить о сталинском, советском проекте, который никакого отношения к ДНР и ЛНР не имеет. И присвоение Крыма тоже не имеет никакого отношения к советскому проекту. Это не реставрация советской империи, это реставрация России дореволюционной и, как заметил Павловский, даже, может быть, допетровской. Вот это очень важно помнить. Вот по этой линии идет у него эклектика.

Сталин — это, наверное, да, фигура, так любимая всенародно (ну, не всенародно, а всем этим сообществом) фигура, которую страстно любят русские имперцы, националисты, безусловно, для которых Русский мир — это прежде всего агрессия, это присвоение окружающего пространства и доминирование на конкретных территориях. Это очень распространенная точка зрения, но она, так сказать, у оболваненного человека, у человека, одержимого ресентиментом, становится, конечно, доминирующей. Но, безусловно, это точка зрения не советская, это точка зрения русского реванша. И Сталин — это, конечно, фигура национального реванша. Неслучайно именно ленинская гвардия оказалась главным объектом истребления, первым объектом. Потом уже, не останавливаясь, пошли остальные.

Русские государственники — они довольно наивные люди. Они почему-то думают, что никто не заметит вот этого их наивного отождествления. Все эти разговоры (совершенно справедливые в общем), что «Россия может быть либо великой, либо никакой», — они же, эти разговоры, ведутся только при таком их личном понимании величия. А для них величие — это только величие жертв. «Мы все приносим жертвы», — вот это постоянно. Причем сами они — не жертвы, сами они — идеологи. Они всем указывают путь в пекло, путь в топку.

И вот недавнее, довольно нашумевшее в Colta интервью с Модестом Колеровым, о котором здесь тоже много вопросов, — это текст, который Александр Эткинд совершенно точно обозначил как человеконенавистнический. Но это же и есть основа идеологии, которую они выдают за идеологию Русского мира — идеологию, конечно, совершенно профанную. Вот этот постоянный культ жертвы и… Ну, здесь же и культ розановщины, тоже совершенно фальшивый — вот это убеждение, что Розанов был величайшим русским мыслителем. Еще недавно у них величайшим русским мыслителем был Ильин, а теперь они смягчились до Розанова.