Один

Я вообще считаю Ройзмана прежде всего поэтом, писателем. Мне его, так сказать, общественные достижения, хотя я их ценю, не столь интересны, и разговаривать мне с ним интереснее всего о литературе, об истории, о невьянской иконе. Вот здесь он, конечно, спец. Мне «Икона и человек» показалась лучшей его книгой, потому что ему очень хорошо удаются маленькие рассказы. Вот совершенно гениальный рассказ, недавно размещенный, кстати, на «Эхе», вот «Вы не поняли. Это действительно был Иисус Христос» — это немножко респондирует с моим старым рассказом «Христос», которого он, конечно, не читал, но мне приятно, что мы совпали в этом ощущении христианства и XX века. Ройзман обладает тремя очень важными качествами новеллиста. Во-первых, и это в нем от поэта, он умеет изящно расположить материал, компактно, быстро рассказать историю, энергично ее выстроить. Я любил очень его стихи, которые знал, страшно подумать, с 89-го года. И на совещании молодых писателей один человек из Екатеринбурга мне показал его подборку, и я просто кое-что запомнил оттуда наизусть. Он блестящий поэт. И мне очень жаль, что он сейчас этим совсем не занимается, хотя хочет, я вижу, что в нем это спит. И вот в поэзии своей и в прозе он одинаково лаконичен, изящен, у него ударные точные концовки, это замечательно. Второе — у него есть искреннее изумление перед собой. Он себя как героя не понимает, и в некоторых отношениях он себе ужасается, я это вижу. Потому что в нем есть и спонтанность, и опасная реакция, и тяга к риску, которую он не понимает в себе. Ну что его заставляет проходить пороги — то же элементарное «слабо». Он действительно не совсем для себя предсказуем. И вот это отношение к себе как к загадке, это умение увидеть в себе отдельного героя, такую тайну — это для прозы хорошо, понимаете. Потому что я не могу сказать, что Ройзман любуется собой, нет, я говорю, он очень часто ужасается себе. Но он для самого себя — интересный новый герой, и я бы рискнул сказать, кстати, что «Икона и человек» — может, я об этом напишу — это единственный текст, в котором есть новый герой. Не очень симпатичный и не очень положительный, но иногда в каких-то критических ситуациях вы не можете не опереться на него. Только он спасет, понимаете? И третья часть, которая, мне кажется, в Ройзмане очень важна. Он модернист в каком отношении — он живет примерно так, как пишет. То есть у него нет вот этой границы, нет лирического героя. Он не чувствует этой дистанции, поэтому он должен жить так, как ему по текстам положено. Это тоже модернистская такая редкая черта ответственности. Ну и плюс к тому, понимаете, вот «Икона и человек» — я эту книгу, сколько у нее страниц, 400 — я ее прочел за два дня. Она очень стремительно читается, она интересная. И понимаете, я не знаю, чего от Ройзмана ждать тоже. Я могу ждать от него и подвига, а могу ждать от него и какого-то страшно жестокого поступка, который мне совершенно будет непонятен и неприятен. То есть он для меня неясен до конца, он не определился. Я только чувствую, что это очень большая и очень страдающая личность. Ему очень тяжело постоянно брать и брать снова собственную планку. И он мне симпатичен. Я завтра, кстати, в Екатеринбурге лекцию читаю про Бажова, я там надеюсь с ним увидеться. Мне с ним вообще интересно. Но это не значит, что я все в нем принимаю. Я, скажем так, всему в нем удивляюсь. И вообще если бы меня спросили, какие книги из вышедших за последнее время я могу рекомендовать — «Икону и человека» я могу рекомендовать. Это у него довольно увлекательно, как минимум. И очень страшно.

Вопрос по «Июню».

«Может ли быть, что Лия из первой части — предвестник появления Али во второй?»

Нет. Они похожи, но дело в том, что Лия — это такой советский ангел, Лия — это человек, здесь выросший. Ее нельзя сломать, ее можно убить. А вот эта страшная такая Аля, она — старая Россия. И ее, к сожалению, можно сломать. Понимаете, как это ни ужасно, испытания XX века может выдержать советская, монструозная. Хотя Лия тоже приехала из-за границы, но Лия советская, Лия другая. Аля — это дитя той России. Она отличается от Али Эфрон. Аля Эфрон все-таки не сломалась. Или, во всяком случае, я не хочу этого знать. Но Аля — это пример старой России, которая захрустела под грузом XX века. А советская Россия его выдержала, она погибла после от других причин.

«Голосую за лекцию о скандинавском модернизме».