Один

«Прочел в интервью Аксенова, что он в свою книгу о Красине вложил крамольную мысль: «Кровавая история о том, как мужчины посылают умирать юношей». Почему писателю позволяли раскрыть правду о революционерах?»

Ну, серия «Пламенные революционеры» вообще состояла на 90 процентов из диссидентской литературы: «Нетерпение» Трифонова, «Глоток свободы» Окуджавы, «Воздухоплаватели» Житинского, блестящая, по-моему, повесть о Людвиге Варынском… Я не помню точно ее название. По-моему, «Воздухоплаватели». Войновича повесть о Вере Фигнер, не вспомню сейчас названия. «Евангелие от Робеспьера» Гладилина, аксеновская «Любовь к электричеству». Вся диссида писала… Да, «Большой Жанно» о Пущине, гениальная совершенно книга. Вся диссида писала серию «Пламенные революционеры», потому что это был единственный способ высказаться о русской ситуации. Помните первую фразу романа Трифонова: «В семидесятые все понимали, что Россия больна». А какие семидесятые — не уточняется. И это без всякой фронды. Он-то эту цикличность чувствовал лучше многих. Мысль Аксенова не только в том, что мужчины посылают на смерть юношей. Он видел своего любимого героя в Красине — такого байронита. Он мне, помнится, говорил в интервью: «Единственный денди среди большевиков». Сейчас вообще кажется недостоверным, что был Аксенов, что с ним можно было поговорить. В ужасную грязь все рухнуло.

«В свое время прочитал всего Астафьева, но как-то прошел мимо «Печального детектива». Спасибо вашим «Ста лекциям», — спасибо и вам. — Гениально, но полная безысходность и безнадега. Сам Петрович так оценивал будущее страны? Или, может, я неверно понял автора?»

Так. Вообще мне сейчас более симпатичен пессимистический взгляд на историю России, такой, что мы, конечно, переходим в новые качества, и всякий конец — это начало, но русская цивилизация, какой мы ее знали до семнадцатого года, закончилась бесповоротно, и все остальное — это доживание. Советский Союз был уже гальванизацией, как мне кажется, трупа. Но я бы как раз не сказал, что самая такая уж безнадежная вещь Астафьева… Ну, под трупом я здесь имею в виду прежде всего политическую систему, которая была тут построена. Я не думаю, что «Печальный детектив» — самая безнадежная вещь Астафьева. Астафьев написал в предсмертной записке, чувствуя, что, видимо, он не успеет уже ничего написать, такое как бы стихотворение в прозе: «Я пришел в мир добрый, а ухожу из мира жестокого, бесчеловечного, пошлого. Мне нечего сказать вам на прощание». Он был настроен крайне мрачно. Другое дело, что «Печальный детектив» как раз оставляет надежду. Женщина возвращается к герою, литература у него есть в руках все-таки. Хотя он и самодеятельный писатель, но писатель. И самое главное, что на нем таком держится мир. Я у Астафьева спросил: «Большинство тех историй, которые вы в «Детективе» рассказываете, — это вымысел?» Он сказал: «Нет, все чистейшая правда. Во многих случаях я еще и осветлил ее несколько, еще и идеализировал. Все было грубее, хуже пахло». Страшная была вот эта провинциальная жизнь. Но печальный детектив (как мы понимаем, здесь каламбур — это и жанр, и герой), его печальный детектив — это один из тех людей, на которых все держится и продолжает держаться. Он автопортретная абсолютно фигура, поэтому я эту вещь считаю, страшно сказать, на фоне «Людочки» или на фоне «Веселого солдата» почти оптимистичной. О декабристах чтобы читать лекцию, нужно очень тщательно подготовиться. Я готов, конечно, но не сейчас.

«Не могли бы вы немного рассказать о Гумилеве Льве? И ваше отношение к его «антинаучной» теории этногенеза? Были ли вы знакомы?»