Одержизнь

Отец Ланглу глубоко вдыхает, спокойно выдыхает. Именно этого он и боялся. Знал же, чем обычно заканчиваются у Жиля периоды затяжного молчания. Копится, зреет, мучает, а потом вскрывается гнойным нарывом. Главное теперь – держать себя в руках, не орать в ответ и гасить негатив мальчишки хоть каким-то образом.

– Сядь в кресло. – Тон ровный, но не терпящий возражений. – Сосчитай до тридцати, успокойся и спроси нормальным языком то, о чём ты хочешь узнать. Жак, дайте ему воды.

– Да пошли вы на хер со своей водой! – орёт Жиль, размахивая руками.

– Сядь. – Тон Ксавье заставляет его попятиться. – Жак, пожалуйста, стакан воды. Передайте мне. И выйдите в соседнюю комнату.

Жиль неуклюже плюхается в кресло, провожает злым взглядом уходящего Фортена. Сейчас мальчишка больше всего напоминает сжатый кулак. Напряжённые плечи, обтянутые чёрной тканью футболки. Алые полосы шрамов на бледном лице. Искривлённые тонкие губы. Глаза, похожие на голубые щели бойниц.

– Посмотри на себя со стороны. – Голос Ксавье доносится до него словно издалека. – Что ты себе позволяешь?

– Это ты мне говоришь? – цедит мальчишка сквозь зубы. – Ты, который словно забыл, зачем мы здесь. Ты, который любезничает с чужаками, часами говорит с англичанами, как с близкими людьми. Ты хоть помнишь, кто такая Амелия? Ты хоть что-то для неё делаешь? Или просто ходишь за гидом и восторгаешься всем, что тебе показывают?

– Пей! – рявкает Ксавье Ланглу, держа стакан с водой в вытянутой руке.

– Канселье решил повторить? Не выйдет!

Жиль бьёт кулаком по стакану, выбивая его из пальцев священника. Ксавье левой рукой подхватывает падающий стеклянный сосуд, правая неуловимым движением оставляет след пощёчины на лице мальчишки, отбрасывая подростка в кресло.

– Больше думать, меньше говорить, – строго, но уже спокойно произносит отец Ланглу.

– Себя ударь! – не унимается Жиль. – С меня хватит! Я забираю Акеми и Амелию, и мы уходим домой! Одни! Ей было лучше во Франции! Пять приступов за сутки! Пока вы с Фортеном смотрите городские красоты и болтаете с Дэвисом, мне сдохнуть хочется! «Обратите внимание на тауэрских воронов…» Чёртовы чёрные пятна, от них тошнота подкатывает, голова раскалывается! «Жиль, посмотри, какие изящные барельефы…» Да, сейчас, только сил в себе найду просто голову поднять! Если мне так плохо, что тогда с Амелией творится? Почему мы до сих пор здесь? Сорси уже ходит сама без опоры, ноет, что хочет к нам. Почему их не выпускают? Почему мне не разрешают с Акеми выйти погулять? Мы что – пленники здесь? Отвечай! Ты же знаешь больше меня!

Ксавье присаживается перед мальчишкой на корточки, ждёт, когда истерика пойдёт на спад. С тихим щелчком открывается дверь в соседней комнате, выглядывает Фортен, осторожно интересуется, все ли целы. Жиль резко смолкает, прячет лицо в ладонях, сутулится, протяжно всхлипывает.

– Сынок, – мягко окликает его Ксавье. – Потерпи ещё немного. Я всё понимаю. Но ничего не могу сделать. Пока мы не встретимся с королём, нас никто из страны не выпустит. Встреча оговорена, мы просто ждём. Мы должны это сделать.

– Это важнее тех, кого мы любим? – сдавленно спрашивает Жиль.

– Сейчас – да. Мы первые люди, пришедшие извне в эту страну за двести пятьдесят лет. К нам проявило интерес руководство государства. И быть невежливыми сейчас просто опасно. Пожалуйста, вспомни, что такое дипломатия. Я рассказывал. Тебе, мне, месье Фортену сейчас просто необходимо быть дипломатичными, сдержанными и терпеливыми, сынок.

– Скажи это Гайтану, который напивается уже третью ночь подряд.

– Судьба Азиля не зависит от Гайтана. Он волен. Мы же с тобой – нет. Месье Жак тоже заинтересованное лицо, он хранитель мудрости, поэтому…

Священник осекается, увидев ползущую по руке мальчишки прозрачную каплю. Он даже не сразу понимает, что Жиль плачет. Разом давят на плечи усталость и осознание собственного бессилия.

– Нам надо домой… – шепчет мальчишка еле слышно. – Здесь хуже, чем в разрушенных городах Франции… Мы будто в тюрьме здесь. В большой, красивой тюрьме, где хорошо кормят, улыбаются и развлекают.

– Я бы назвал это зоопарком, – понимающе кивает Жак Фортен. – Это место, куда люди приходят посмотреть на животных в клетках. На тех, кто не похож на них самих.

– Вы можете так жить? – спрашивает Жиль, не отнимая рук от лица.

– Да, могу. Я, в свою очередь, изучаю тех, кто приходит на меня посмотреть, – шурша блокнотом с зарисовками, отвечает Фортен. – Попробуй и ты так. А ещё лучше послушай своего Учителя. Он плохого никогда не посоветует.

Ксавье Ланглу грустно кивает, хочет что-то добавить, но его отвлекает стук в дверь.

– Э, все тут? – разносится по номеру недовольный бас Гайтана Йосефа.

– Заходи, – приглашает отец Ланглу.

Здоровяк бочком входит в комнату, принося с собой запах пота и перегара. Рубашка на нём свежая, но застёгнутая не на те пуговицы, заправленный в брюки край рубахи виднеется через расстёгнутую ширинку. Отёкшее красное лицо украшает свежий кровоподтёк, распухший нос, похоже, сломан.

– М-да, – задумчиво произносит Ксавье, разглядывая Гайтана.