Одержимый

Черт побери эту Анаис за то, что она отобрала у него ребенка! Похоже, отдать его собственную плоть и кровь было для нее так же легко, как подарить вышедшее из моды платье своей горничной. Неужели Анаис не осознает, что Мина – частичка его? Творение их любви и взаимной страсти? Плод той ночи в конюшне, когда он отдал любимой всего себя?

Уныло бредя по булыжной мостовой, Линдсей чувствовал, что негодование готово вот-вот сорваться с уст. Анаис отобрала у него то единственное, что он хотел больше ее любви, – ее ребенка – их общего ребенка. И он никогда не сможет простить ей это. Даже теперь, когда тело Линдсея горело страстью к Анаис, он не мог отбросить гнев, который чувствовал всякий раз, когда думал о ее прегрешении.

Завернув за угол, Линдсей обнаружил, что находится уже не в Мейфэре. Впереди виднелся Сохо – граница между оживленным, современным Уэст-Эндом и захудалым, темным Ист-Эндом. Путешествовать по Ист-Энду даже в карете не всегда представлялось безопасным, не говоря уже о том, чтобы гулять здесь пешком, но Линдсей стал кем-то вроде завсегдатая унылых восточных окраин. Он вполне мог защитить себя и справиться с любыми неприятностями, которые могли возникнуть на пути.

Ощущение знакомого голода зародилось в животе, и Линдсей направился дальше, свернув в маленький переулок, кишащий крысами, мусором и переполненными выгребными ямами. Переулок вывел его в округ Сен-Жиль, где можно было приобрести любые пороки и тела – живые или мертвые. Там продавались женщины и, что еще более отвратительно, совсем юные девушки. Эль и джин. Украденные и даже награбленные вещи – все это можно было приобрести у многочисленных бродяг и бандитов, рыскавших в темных переулках подобно крысам. Но Линдсей оказался в Сен-Жиль не для того, чтобы купить секс или выпивку, – он искал опиум.

Отклонившись влево, он оказался на сырой, грязной и узкой улочке близ Петтикоут-Лейн. Не обращая внимания на свист шлюх, которые стояли на углу полуразрушенного кирпичного дома и грелись над огнем, горевшим в железном котелке, Линдсей направился дальше.

– О, господин, у меня как раз есть то, что вам нужно.

– Сифилис или чума, могу себе представить, – проворчал он.

Боже, сегодня Линдсей явно был в ударе! Обычно, бродя по злачному кварталу, он бросал шлюхам фунтовые банкноты и преспокойно шел дальше, но сегодня вечером ему не хотелось чувствовать себя благотворителем.

– Ну же, господин, дайте малышке Бесс показать себя во всей красе! Дайте мне посмотреть, что вы прячете в этих модных брюках! Держу пари, там есть с чем поиграть Бесс! Я хорошо работаю, стоя на коленях, пупсик. Держу пари, ваша красивая леди не берет ваш член в рот!

Потянувшись к карману жилета, Линдсей извлек оттуда банкнот в пять фунтов и бросил ее женщинам.

– Снимите комнату и купите еды, – резко бросил он, проходя мимо шлюх. И направился дальше по темной улочке, брел и брел, пока не заметил обветшалые дома округа Сен-Жиль. Какая убогость! Боже праведный, неужели Линдсей никогда прежде не замечал этой воплощенной безысходности?

Конечно, он знал это, в его сознании отпечатывался тот факт, что многие люди жили в столь предосудительных, ужасных условиях. Разве он не говорил в парламенте о грязи, убогости и множестве бездомных детей? Разве он не подавал прошение вигскому правительству лорда Рассела, предлагая привести в порядок Ист-Энд, чтобы обитатели этой части города приобрели хоть немного достоинства и основных прав человека?

И все же Линдсей никогда не осознавал крайнюю степень опустошения, боли, нескончаемых лишений, маячивших вдали. Не осознавал – до сегодняшнего дня. В любое другое время, когда он путешествовал по этим окраинам, его разум был затуманен опиумом или предвкушением скорой встречи с ним.

Боже, опиум ослеплял его, заставляя закрывать глаза на множество вещей…

Оказавшись перед дверью своего излюбленного опиумного притона, Линдсей посмотрел на окна, покрытые налетом копоти. Повернув ручку двери, он вошел внутрь. Ничего не выглядело бы более странным, чем наличие в подобном заведении дворецкого или швейцара. Только не здесь, в захудалом восточном притоне Чана для курильщиков опиума.

– Рад вас видеть, сэр, – забормотал Чан, снова и снова кланяясь Линдсею. – Вы вернулись. Я оставил для вас место.

– Хорошо, – отозвался Линдсей. Следуя за Чаном к дальней части притона, Линдсей шел мимо грубых жестких соломенных тюфяков, на которых лежали, покуривая свои трубки, бедняки и неудачники. Солдаты и моряки, шлюхи и воры валялись вокруг – кто-то уже приходил в сознание, кто-то только начинал ощущать действие наркотика.

В задней части заведения Чана, под низкой аркой, Линдсея ждали шелковые мягкие подушки с вышитыми на них драконами и цветами вишни. Именно здесь курила опиум элита общества – подальше от Мейфэра, здесь, где аристократы не рисковали быть узнанными. Они не были новичками, пришедшими покурить опиум забавы ради, скорее такими же пристрастившимися, одержимыми пагубной привычкой, как Линдсей. Ярые приверженцы, как он их называл, слепые последователи магической силы и зловещей красоты опиума.