Одержимый

– Но так и есть! – подскочил в кресле Уоллингфорд. – Ты пришел сюда, чтобы я мог успокоить тебя и разделить твое разочарование в Анаис? Что ж, тогда ты, черт возьми, постучался не в ту дверь, Реберн, потому что я не буду помогать тебе хулить и унижать Анаис. Не буду! Я знаю, какая она на самом деле, что это за женщина, – Анаис лучше, чем заслуживает любой из нас. Черт тебя побери, я знаю, что она значит для тебя. Знаю, как ты страдаешь. Ты хочешь ее, но все же позволяешь какой-то нелепой ошибке разрушить все, за что готов был умереть, – ты сам твердил мне об этом на протяжении многих месяцев! Спроси себя, стоит ли оно того. Неужели твоя гордость стоит всей той боли, на которую ты обрекаешь свое сердце?

– Боже праведный, – уже рычал Уоллингфорд, – если бы у меня была женщина, которая могла бы простить все, что я натворил в жизни, каждый дурной поступок, который допустил по отношению к ней или другим, я бы отбросил свою гордость так быстро, что даже не успел бы ее испытать!

Линдсей впился взглядом в Уоллингфорда, уязвленный тем, что его друг – единственный человек на земле, который должен был понять его чувства, – бранит его за проявление гнева. Того самого гнева, который, как считал Линдсей, был естественным и справедливым.

– Если бы в моей жизни была такая женщина, как Анаис, – продолжил Уоллингфорд, подчеркнуто не замечая злобных взглядов Линдсея, – я отправился бы обратно в Бьюдли с поджатым хвостом и сделал бы все, что должен был сделать, чтобы вернуть ее.

– Ты, проклятый лгун! Ты всегда был лишь эгоистичным кретином! – прогремел Линдсей. – До какой это еще женщины ты бы снизошел? Какую это женщину мог бы представить кем-то большим, чем просто игрушкой для траханья?

Правый глаз Уоллингфорда задергался, и Линдсей невольно подумал, уж не собирается ли закадычный друг всадить свой огромный кулак ему в лицо. Уоллингфорд был достаточно взвинчен для этого, но и сам Линдсей буквально кипел от ярости. Он сходил с ума, трясся от негодования, – гнев накрыл его с головой, взорвавшись внутри, когда Уоллингфорд произносил свои возмутительные речи.

– Я никогда пальцем о палец не ударял ради того, чтобы узнать женщин, с которыми проводил время. Возможно, если бы я потрудился сделать это, мне удалось бы найти ту самую единственную, которую я смог бы полюбить, – одну-единственную, которой мог бы открыть свою душу. Но с множеством женщин, что доставляли мне наслаждение, я был лишь отъявленным развратником, бесчувственным и грубым, – и это мой позор. Твой же позор заключается в том, что, найдя женщину, готовую любить тебя вечно, ты позволил ей ускользнуть, потому что она – не такая, какой ты хотел бы ее видеть. У тебя было то, о чем большинство мужчин может только мечтать. О чем мечтал я, я сам, что я так страстно желал обрести. Ангел умер. Пришло время заключить в свои объятия грешницу, и, если ты не сделаешь этого, обязательно сгоришь со мной в аду! И позволь сообщить тебе, что ад – это пылающее, одинокое место. Стоит душе попасть туда – и пути назад уже не будет. Подумай дважды перед тем, как позволишь гордости взять верх над своим сердцем.

– Да что ты знаешь о любви и душах? – огрызнулся Линдсей, решительно направляясь к двери кабинета.

– Я знаю, что душа – кое-что, чего я лишен, а любовь… – тихо сказал Уоллингфорд перед тем, как опрокинуть в себя содержимое стакана, – любовь напоминает призрака, о котором говорят все, а видели – лишь единицы. Ты – один из немногих счастливчиков, которые познали любовь, и иногда я ненавижу тебя за это. На твоем месте я бы хорошенько подумал, прежде чем отбрасывать такое чувство. Но разумеется, я – лишь эгоистичный кретин и делаю все, что мне заблагорассудится.

– Ты такой и есть.

Вместо ответа, Уоллингфорд приподнял свой хрустальный стакан, насмешливо салютуя.

– За ад, – пробормотал он, – куда тебя обязательно заведет эта проклятая гордость! Впрочем, это единственное место, где можно хоть как-то спастись от нестерпимой скуки.

Дверь захлопнулась, и Линдсей вышел в темноту ночи, поднимая воротник пальто до самых ушей. Бросив последний гневный взгляд на парадную дверь Уоллингфорда, он зарычал, повернулся и направился вниз по освещенной газовыми фонарями улице, блуждая, будто во сне.

Черт его побери, этого эгоистичного ублюдка! Уоллингфорд готов отбросить гордость ради женщины? «Проклятый лгун», – презрительно усмехнулся Линдсей. Уоллингфорд никогда и палец о палец не ударил бы ради женщины. Этот человек был просто женоненавистником. Для Уоллингфорда все женщины годились только для одного.

Черт побери этого гуляку, наговорившего Линдсею все это! Заставившего его лицом к лицу столкнуться со своими страхами – признать в глубине души, что любил в Анаис двух разных женщин. Линдсей хотел своего ангела, но хотел и свою грешницу. И обе теперь были для него бесконечно далеки.