Обыкновенный день

Ходит женщина вдоль по скверику.
Зачарованно вслед гляжу.
С модой самою новой сверено
ее платьице-парашют.
Ее молодость так и светится,
и помадой не сожжена.
Мне о ней говорили соседи:
— Это бывшая чья-то жена.

Говорили о ней соседи:
—Приходил к ней какой-то хлюст...
— Это ль грусть? — говорю. — Разберусь.
Вам-то что, говорю, усердствовать?

Я ведь знаю —
зовут Аленкой.
Слишком долгой была зима.
Знаю — дома пеленки, пеленки,
а давно ль из пеленок сама.

И отдарком какому лиху —
челка, платьице-парашют?..
Я сегодня ее окликну.
«Как, Аленка, живешь?» — спрошу.

СТАРИК

И птиц осенний перелет,
и листьев перелет
на переплет окна
и на
моста литой пролет.
И на руках у высоты
чугунной, словно взят
ты на поруки ею,
ты
вперед спешишь, назад.
Мне не узнать начал,
начал
согбенности твоей.
(Но вот ведь — соловей зачах,
а песенка светлей).
И середины не узнать.
(Но строг и светел лик)...
Прости, старик.
Прощай, старик.
Не обессудь, старик.
Как одиночество твое,
распахнут окоем.
В нем крыл прощальных острие
И листьев лет. И в том
я понимаю, человек,
растерянность твою,
как и листвы последний сверк
за полосою вьюг.
Снуют под мостом катера.
И не спеша, не вдруг
идет природа на таран,
на следующий круг.

ХУДОЖНИК

Снегами взята в белое кольцо
трамвая остановка кольцевая.
Февраль.
И стужа на одно лицо
прохожих лица перелицевала.
В канун сосулек
и в прилет синиц —
сутулость жестов, сумеречность лиц.
Поскольку нам вслепую, по пятам
холодного движенья не отринуть...
Но в самый раз зато
начать картину
«Прилет синиц. Большие холода».
Так он размыслил, человек хороший.
А размышляя, краски разминал.
Он валенки затем и к ним калоши,
как мелочь, на ботинки разменял,
И вышел,
на тепло рукой махнув,
так, словно бы на время промакнув
угрюмый хаос, выстудивший город,
над коим, через силу колоколя,
зашлись навзрыд осин колокола.
И млечным светом серого стекла
денницы свет — и нежен, и доверчив,
едва достигнув уровня деревьев,
из обихода утра был изъят.
Но ощупью почти, как бы незряч,
он оттенял и чествовал кончину
зимы, сошедшей все ж наполовину,
так, словно проследив первопричину,
округе разрешал он этот плач.

***