Обмануть судьбу

Пленники все озирались, надеялись, что будет погоня. Спасут их сородичи, отправит богатый барин за ними людей. Не дождались. Страшно в степь за татарами идти. Ничего, одной деревенькой больше, одной меньше – не беда. Для барина ущерб невелик.

Путь в Крым был долгим. Из трех с лишним десятков русских довели татары только двадцать. Кто сам помер в пути, троих мужиков зарубили. Смельчаки ночью напали на стражников. Одного мужика татары убили на месте, двоих прибили к столбу. Среди двух мучеников был отец Гриши, подбивший остальных на риск. Надеялись спасти баб и детей. Да Бог оставил милостью своей несчастных рабов.

Мать Гриши – шла, упала, татары потормошили – мертвая. Сестра четырнадцати лет, десятилетний брат брели рядом с Гришей.

Потом стало легче. Жар помягче, трава зеленая, плодов, диких, кислых, с горчинкой, вдоволь. Возле дороги растут – бери да ешь. Язык татарский учился сам собой. Ноги привыкли к дороге. Один из татар, тот самый Арслан, даже подкармливал маленького Гришку. Похож на сына, такой же чернявый, угрюмый и упрямый.

Кафа ошеломила пленников величиной и разноязыким гулом. Татары продали пленников, выручили свой барыш. Русских покормили, помыли, одели, чтобы подороже продать. Мужиков – отдельно, баб – отдельно, детей – отдельно.

Невольничий рынок пестрел: и чернокожие белозубые рабы (Гришка чуть шею не свернул, на чудо глядючи), и смуглые с бронзовым отливом, и русоволосые мужики, бабы, девки, дети ждали покупателя. Кто понурил голову, кто с вызовом смотрел на важных купцов и евнухов, приценявшихся к живому товару, кто шептал проклятия.

Сестра Вера была хороша, со своими волнами темных волос, точеным носиком, хитрым прищуром кошачьих глаз. Продавец содрал с нее одежку и стал крутить во все стороны, показывая прелести. Гришка отворачивался от того помоста, где показывали его сестру, а глаза все равно возвращались к Вере. Видел, что покупатели жмутся, не дают тех серебряных, что стоила девка. Продавец стал крутить ее сосок, чтобы налился он розовым соком, щипать живот… Гришка закрыл глаза, и слезы полились, как ни крепился малец. Вера пела колыбельные, Вера подтирала сопливый нос… А теперь, раздетая, выставлена на потребу всем… Открыл глаза – и нет ее уже. Не видел он, как увели сестру.

Брата забрал узкий худой носач в зеленом узорчатом кафтане. Ему, как лошади, проверили зубы, пощупали мышцы. Зазвенели монеты, которые худой передал продавцу. Тот с подобострастием кланялся покупателю, видно, влиятельному человеку.

Сам Гриша приглянулся важному купцу с тремя подбородками, хитрыми глазами и манерой беспрестанно шевелить пальцами. Мальчик так и смотрел на эти пухлые пальцы с беспорядочно нанизанными кольцами всю дорогу до каменного дома.

– Абляз-ага, – почтительно поклонился пожилой сухонький привратник.

Купец определил мальчишку в подручные к кузнецу Булату. «Добрый дядька», – сразу решил Гришка и немного воспрянул духом.

– Откуда будешь, карапуз? – русские слова звучали у кузнеца мягко, забавно.

– С Белогородщины.

– Земляк, значит, – залучились радостью узкие, в морщинистых веках глаза кузнеца. – Я с деревеньки под Путивлем. Татары пригнали?

– Да, напали. Кого перебили, кого в плен взяли.

– Бедолага. Ничего, привыкнешь. Я таким же мальком был.

Булат жалел пленника, не загонял его тяжелой работой. Больше учил, как металл отличать, как горн раздувать, как молот верно в руки брать, рассказывал байки про кузнецов.

– А ты… Тоже раб? – осмелился спросить Гриша.

– Нет. Уже нет. – Булат помрачнел. Мальчика мучило любопытство, но он молчал. Затаился со своими вопросами до поры.

Широкий, кряжистый, невысокий ростом, Булат будто врос в пол своей кузни. Коротко стриженные волосы под колпаком, узкие глаза, смуглое лицо – его было не отличить от местных.

Гришку нарядили в татарскую одежду: большие ему шаровары, кольмек – так звалась у крымчаков рубаха, выцветший илит – короткую безрукавку. Определили спать в каморке у кузни. «Шаровары, кольмек, илит, феса», – повторял паренек новые слова, и они перекатывались на его языке, как горошины. Это был чужой, неродной язык, язык поработителей, но Гриша быстро его учил и полюбил странные, так не похожие на русский язык фразы. «Селям алейкум!», «Бугунь ава сыджакъ[49]», «Аджайип! Пек аджайип![50]» – так и сыпал горошинами Гришка.

В каморке пахло раскаленной крицей, зато сохранялось тепло – большего Гришке и не надо. Он натаскал драных одеял и подушек, выделенных ему грозного вида домоправительницей – Азат-ханум. Она смотрела на мальчишку, как на грязь под своими ногами, но тряпок дала в избытке.

Через год Гриша походил на татарчонка: с темными, кудрявыми волосами, облупленным на солнце носом и в новой рубахе с красным кушаком. Бойко болтал по-татарски, по-настоящему прижился в доме Абляза-аги. Возиться в кузнице ему нравилось. Мальчик чувствовал, что это его дело. Какое-то колдовство чудилось ему в том, как холодное невозмутимое железо раскалялось докрасна и принимало любую форму, какую мастер пожелает.