Обмануть судьбу

– Я не держу тебя, – Григорий разжал пальцы, и воришка скрылся в узком переулке.

Оксюша видела, что муж думает о чем-то тяжелом и важном для него, хмурится, сжимает кулаки. Не спрашивала, боялась растревожить.

– Даже копейки на калачи не дали бедолаге, – вздохнула Аксинья.

Абдул резво трусил домой, порой кося темным влажным глазом, встряхивал пышной гривой. Чуткий, как верный пес, он улавливал настрой хозяина по одному движению поводьев.

– Давай, жена, с ветерком прокатимся! Что мы тащимся еле-еле! Абдулушка, как в старые времена… Мчи!

Горячего коня не надо было долго просить, он мчался что есть мочи, будто гналась за ним стая чертей! Телега, подпрыгивая на ухабах, жалобно скрипела. Холмы, поросшие хлипким березняком, мелькали перед глазами Аксиньи. Резкий поворот в верстах двух от Еловой, телега наклонилась, казалось, падение неминуемо… Но опытная рука выровняла телегу, и вороной продолжил свой бег.

Аксинья чувствовала, что на смену сковывающему страху приходит бурный восторг, что кровь быстрее бежит по венам, что хочется кричать во все горло, подставляя лицо упругому ветру. Она так и сделала, и над дорогой раздался ее резкий крик, вспугнувший стаю воробьев.

– Поняла? Бурлит все, а? – сверкая темными цыганистыми глазами, повернулся Григорий к жене, и что-то неистовое мелькало в его взгляде, в резких движениях рук, в самом повороте плеч.

– Да, Гриша! Шибче давай! – Он в ответ захохотал во все горло, а Абдул все мчал и мчал их по извилистой дороге.

Только перед самой Еловой кузнец утихомирил коня. На лоснящейся шкуре пот проступал хлопьями, бока утомленно вздымались.

– Загнал тебя, золотце, – гладил Гриша гриву вороного, осторожно снимая упряжь. Аксинья порой завидовала жеребцу, ее муж ласковыми словами не баловал.

Будто истратив весь свой запал, все веселье, муж вновь стал молчалив и задумчив. «Ох, как разобраться в твоей головушке?» – вздыхала Аксинья.

Вечером Григорий за сытным мясным ужином потребовал наливки. Стопку, другую… Он пил так, будто решил уничтожить все припасенное в погребе.

– Да что с тобой? – не выдержав, вскрикнула Аксинья. Муж мог выпить, во хмелю был добр и благостен. Но с такой жадностью он никогда не хлебал пойло, не был пьяницей.

– Заглушить хочу… А не выходит, окаянная…

– Что заглушить-то? Скажи, может, легче станет…

– Не станет… Тебе лучше не знать… Ты молодая еще. Хорошо о людях думаешь… Обо мне… Разочарую я тебя.

– Нет, Гриша, что бы я о тебе ни узнала, это любовь мою не уменьшит, не погасит… Не верю я, что ты мог плохое что совершить сам, по выбору своему. А если судьба заставила, это не твой грех, – убеждала жена.

– А ты мудра… Уж не знаю с чего…

– Рассказывай!

– Отрок тот меня напомнил. Напомнил, как меня избивал серб по приказу Абляза-аги…

Григорий

Туманной дымкой застилало Гришин дом, родителей, братьев-сестер.

Помнил он свои ощущения. Вот в руках сочная розовобокая груша. Сок стекает по подбородку. Старшая сестра Вера ругает и тут же хохочет, смешно закатывая глаза.

Помнил шершавые руки отца, когда тот спускал его с телеги.

Помнил, как нравилось ему смотреть в голубое небо, на яркое солнце. Он спорил и всегда выигрывал, мог дольше всех не отводить глаза от южного светила.

Четко, как сменяющиеся картинки на лубке у скоморохов, он запомнил день, когда татары пришли в их деревню. Беш-беш – так называли они грабительские набеги на московитов.

Не звенели колокола на церкви, не кричал никто истошно «Татары идут!». Не успели.

Бешеным вихрем пронеслись всадники в островерхих шапках по деревеньке, снося головы мужикам. Кто-то из обитателей деревни успел схватить топоры, вилы, лопаты… Да без толку. Изверги рубили направо и налево, поджигали бедные домишки. И гортанные громкие крики вспарывали деревенскую улицу.

Татар не интересовал тот жалкий скарб, что можно было найти в избах. Им нужны были люди. Товар. Будущие рабы.

Жалкой кучкой сгрудились деревенские на пятачке, окруженные пылающими развалинами того, чтобы недавно было их домами, их жизнью.

Жизнь закончилась. Началась неволя.

Крепких мужиков, молодых баб и детей лет с семи крымчаки связали веревкой и погнали. Остальных – зарубили на месте. Иссушенная земля впитывала жизненные соки тех, кто недавно ходил, работал, смеялся. Дети недоуменно косились на кучу рук, ног, голов, окровавленных тел, не в силах принять свершившееся зло.

Гришке тогда не исполнилось и семи лет, он мог оказаться в кровавой куче, высившейся в конце улицы. Там оказались младшая сестра, друзья, соседские мальчишки.

Ему повезло. Предводитель татар, Арслан, мерил по своей здоровенной сабле: выше сабли – живешь, ниже – голову с плеч. Гриша для своих лет был высок и крепок, потому голову сохранил.

Гришка думал, что татар много. А оказалось: всего-то семеро. Пленников много больше.

Зной. Жажда. Ноги заплетаются. Руки опухают от веревок. А татары только орут что-то обидное на своем поганом языке да хлещут плетью. Мол, шагайте быстрее.

Привал днем. Скудная каша. Если повезет – с двумя волоконцами мяса, что отобрали у местных.