Облом

Дед Анисим довольный шел по аллейке еще неразветвившихся липок. Дойдя до первой скамейки, сел, снял с ноги туфель, незаметно огляделся: не следит ли кто. Достал из кармана деньги, вложил их под стельку, оставив на расходы две бумажки. Подальше положишь – поближе возьмешь. Опасно стало деньги с собою носить. Карманников развелось, того и гляди обчистят. Дед Анисим и сам как-то ворон считал, обогатил какого-то ловкача. Здесь, в городе. В деревне их нет. Малая сумма, правда, но все одно – досадно. Приходилось ему и наблюдать этот промысел. Когда толпа обретала пригородный автобус – тут с тебя штаны снимут, не заметишь – паренек, с виду обычный, даже вежливый какой-то, подталкивал сзади молодку, которая никак не могла вставить свое пышногрудое существо в беснующийся взвод перед дверью. Подталкивал от души. И до того, как молодку-таки заклинило среди осаждающих заветную дверь, он, не боясь, что кто-нибудь увидит, проверил карманы ее пиджачка и ловко вскрыл сумочку, болтавшуюся через плечо. Дед не увидел, что извлек паренек из сумочки, но по тому, как быстро отошел тот от беснующейся толпы и тут же скрылся за углом автовокзала, можно было понять, что удача потрафила ему. А та, которой он пособлял, уже в покачивающемся от страстей автобусе заголосила, обнаружив открытую сумочку: «Деньги вытащили!»

Так что здесь, в городе, глаз да глаз нужен. Но этому дед обучен. А теперь можно и пивнушку посетить, что недалече от вокзала. Называется она по-новому – пиццерия. Эка ведь слово, и язык сломаешь.

Вдоль гастронома, что на пути к той пиццерии, – торговый ряд. Женщины стоят возле своих ведерок, коробок, корзин, ящиков. Покупай что душе угодно: ранняя огородина – пучки редиски, петрушки, лук, щавель; яйца, молоко, сало. Торговки окликают прохожих, предлагая свой товар. И никому нет дела до мальчика, что сидит в конце ряда. Мальчик, видно, сирота, бездомный, искалеченный. Одет в драную куртчонку, штаны – латка на латке, на голове фуражка, какую дед Анисим теперь не недевает. Рядом на земле лежит костыль. «Куда власти смотрят?» – успел подумать дед Анисим, отправляя руку в карман, как мысли его прервала фуражка на голове сироты. Она точь-в-точь, как была у деда: сломанный козырек с торчащей картонкой, надорванный над виском околыш. Фуражка, после приобретения бейсболки, несла службу на огороде. Но то ли вихрь, то ли воронье унесли ее. А может, Ильюшка забросил куда. Как-то баловался с ней.

Дед подошел к несчастному, тронул за фуражку, скрадывающую лицо.

– Ты чей будешь, сынок?

Грязная рука мальчика глубже на глаза нахлобучила головной убор. Не поднимает лица убитый нуждой.

– Отец-мать у тебя есть? – допытывается дед, вкладывая ему в руку сторублевку. – Что ж ты молчишь?

Но вдруг калеку словно подбросило над землей. И в следующее мгновение он, не опуская руки от фуражки, отскочил от деда и дал стрекача вдоль по улице.

– Вот тебе и калека, – смеялись женщины, показывая руками вслед удаляющемуся со скоростью ветра хитрецу. – Чего только не придумают. Тоже бизнесмен.

Нет, что ни говори, денек удачливый оказался. В пиццерии пиво – на любой вкус: хочешь – в жестяных баночках, иностранное, нет, не нравится оно деду Анисиму – вкус не пивной; хочешь – в бутылках, каких только нет: и низенькие, толстенькие, и длинные, фигуристые; хочешь – разливное, наше, пенистое, холодненькое, из блестящего крана, и кружки такие же, какие в молодости деда в любом «голубом Дунае» бывали. Дед просит парня – здоровый, мешки бы ему таскать, а он тут стаканчики полотенцем протирает – налить две кружки. Можно и червячка заморить, время-то уже к полудню. Та самая пицца – сущий пустяк. Обычная лепешка, а на ней какое-то крошево из овощей и колбасы. Нет уж, лучше свое, русское – пирожки с капустой, по четыреста рублей штука.

Дед хорошо помнит: выпил две кружки, попросил еще одну налить. Норма выполнена. Надо походить по магазинам, может, какой гостинчик старухе образуется. И надо было оказаться у него на пути этой торговой палатке, и надо было ему остановиться возле нее. Чего забыл? Все они, как близнецы, одно и то же: шоколадки, курево, жвачки, рядок бутылок. Вот в этом рядке-то и увидел знакомую водочную этикетку. Свое, родное, русское. До новых времен, помнится, убивались из-за нее в очередях, а теперь – пей, не хочу. Да и цена – совсем дешево.

– Сынок, что ж, всего шесть тыщ стоит «Русская»?

– Да, дед, всего шесть тысяч.

– А что так дешево?

Дед Анисим сомневается. Рассказывают, что вместо водки, случается, какой-нибудь ацетон наливают, разбавленный.

– Могу и десять тысяч взять, если так тебе хочется.

– Ладно, голубок, давай две бутылочки.