Вот тогда Серега и развернулся. Даже в ягодный сезон, когда горожане-то считают за грех ругать власти по поводу сахарного дефицита, продукт этот не переводился с полок ни одного, пусть самого закоулочного, магазинчика.
За год парень осунулся, постройнел, сбросив с поясницы следы сибирской дармовщины. Но за этот короткий срок поменял свой «москвичок» на «жигуленка» и скоро уже ездил на «вольво». А это тебе не халам-балам: спокойно, мужики! – за рулем новый русский.
Чего только не завозил в магазины Серега: шмотки китайские, яркие, до первого выхода под солнце, а потом выцветающие на глазах за день-два; парфюмерию со сколь затейливыми этикетками «Раris», «London», столь и родными запахами «Уральских самоцветов» или «Тройного одеколона»; зонтики и полотенца, мясорубки, ножи, ситечки и прочую кухонную утварь. Стал сущим товароведом и знатоком своеобычной психологии работников прилавка.
Лишь один раз обошли его такие же, как он, молодцы, пообещавшие оградить квартиру, полную чашу всяческих благ и удобств, от наступающей жизни бронированной дверью, но получив, взамен квитка с круглой печатью, плотную пачку хрустящих купюр, исчезнувшие бесследно. Но это был так – эпизод. Он лишь утвердил Серегу в убеждении, что в сегодняшней жизни рта не разевай – обстригут. Ну а если что-нибудь самому подвернулось поперек дороги – тоже не зевай: если пока несподручно, хотя бы отложи это что-либо повдоль, а то ведь унесут, опередив тебя.
Так было у него с Юлькой. Увидел он ее, девятиклассницу-скороспелку, прогуливающуюся по проспекту, неприступную внешне, но бросившую-таки короткий взгляд на иномарку. Взад, вперед проехал Серега вдоль по курсу и припарковал свою лайбу возле самых носочков маминых туфель нарядной телки. И уже здесь, в соседнем городе-спутнике, до пределов которого расплескалась деятельность коммерсанта, была снята квартира.
Классная руководительница Юльки, узнав об основательности питомицы в предметах, далеких от школьной программы, осторожно пробовала назидать отроковице, но скоро смирилась, видя бесполезность нравоучений, и боялась лишь одного – скандальной для школы перспективы сочетать проблемы преподавания с непривычными проблемами раннего материнства акселератки. А Юлька и училась, и не училась. То не появлялась в школе день-другой, то приходила с опозданием, молча, увядшими после ночи глазами, глядя на наивно вопрошающую классную руководительницу.
В тот описываемый день она как раз и устроила умственную разгрузку и оказалась вместо скучного класса на базаре. Накануне они с Серегой видели по телевизору богато сервированный стол с возлежащим посередине на блюде, средь листочков петрушки, румяным поросенком. А тут, как по заказу, дед Анисим, словно поджидает их.
– Почем, дедушка, продаешь?
– Да почем, прошу двести. Если возьмешь, немного уступлю.
Дед знает, так обычно говорят нарядные торговки в длинных рядах под крышей рынка.
– Вот держи двести пятьдесят. Полтину за то, что не жадничаешь, – широким жестом потрафливает настроению своей спутницы паренек. – А может, тебе зелененькими отстегнуть? Иль деревянные устраивают? – спрашивает он для пущей важности.
На кой ляд деду чужеродные бумажки, которые ни в одном магазине не возьмут.
– Да нет, давай нашенскими.
Дед Анисим человек честный, да и прибыль сверхплановая получилась. Он идет отыскивать девицу в переднике.
– Сколько, лопушок, с меня? – спрашивает, найдя ее еще не закончившей свои поборы.
Удачливый денек. О двух концах удача: Борьку сбыл, нахаленка-неслуха, и деньгами разжился. Не было ни гроша, да вдруг алтын. А покупатель-то какой объявился. Не думал, не гадал, что такой с ним в толковище вступит. Надежду таил, что селянин какой позарится на его товар. Ан молодежь-то тоже живностью интересуется. И куда же он повезет Борьку в такой машине? Неуж в городской квартире будет взращивать? А впрочем, по телевизору кажут, кого только ни держут горожане от скуки: петух ли, коза, гадов ползучих поселяют под одной крышей с собой. А Борька-то удачлив оказался, в такие руки попал. Впрочем, какая же для порося в квартире удача: ни тебе в луже полежать, ни пятак поточить в корневищах.