Облом

В такую рань в правлении делать нечего. Нужно побывать вначале на утренней дойке, встретиться с механиком, заглянуть на гумно, переговорить с бригадирами, у которых день тоже начинается до восхода солнца. И лишь после этого председатель пошел к себе в кабинет, к бесконечным бумагам, телефонным звонкам, пустяковым проблемам, прорастающим ежедневно как сорняк средь выращиваемой культуры.

Он только угнездился за столом, в задумчивости рассматривая прислоненный венок с черной лентой, как дверь открылась и в дверь вступил кто-то. Ивану Митрофанычу были привычны посетители, для которых табличка, предписывающая часы приема, была так же никчемна, как для курильщика та приписка на папиросной пачке с предупреждением минздрава о вреде курения. Он неохотно повернул голову в сторону посетителя.

– Доброго здравия, Митрофаныч. Что это у тебя в углу? Никак скончался кто?

Но поспешим осадить предвкушение читателя, который, конечно же, первым понял, что в кабинете появился не кто иной, как Михаил Трофимыч; что вот сейчас должны приключиться или немая сцена, или, наоборот, какие-нибудь страсти-мордасти. Полноте! Председательская должность – навродь фронтовой. В какие только переплеты ни попадает руководитель разношерстного по характерам, нравам, привычкам людей коллектива. То чья-то жена ушла к другому, то муж поколотил сожительницу – идут к председателю; то телка пала, вкусив на всполье гербицидов, то кому-то бычка-летошника надо бы поменять на телку – опять к председателю; то умер кто, а то пополнение в семье.

Не дано председателю опускать руки или источать эмоции перед какими бы то ни было перипетиями.

Дед Горюн, например, – бывший колхозник, а по выходе на пенсию школьный сторож – преподал колхозным руководителям хороший урок. «Старуха умерла, Иван Митрофаныч. Выделил бы денежное вспомоществление на похороны», – обратился он как-то к председателю. Какой может быть разговор, не принято в деревне требовать свидетельство о смерти. Через год дед Горюн, ничтоже сумняшеся, – недосуг председателю помнить всех преставившихся – опять появился в кабинете с той же просьбой. У Ивана Митрофаныча ворохнулся червячок сомнения, но, и вправду, было недосуг – выписал в спешке.

Но не все коту масленица. Сам дед Горюн объяснял ту осечку понедельником – тяжелым днем.

– Старуха успокоилась, Иван Митрофаныч. Помог бы немного деньгами, – предстал он в третий раз перед председателем.

– Погоди, дед. Ты ж, помнится, в прошлом годе хоронил ее.

Лишь вошедшие в кабинет шумной гурьбой механизаторы спасли тогда деда, чья сожительница была в успешном здравии. Он под шумок незаметно исчез из кабинета.

Так что восставший из мира иного Михаил Трофимыч был встречен председателем очень уравномеренно.

– Трофимыч, ты ли это? Получается, что жив?

– Что-то не пойму я тебя, Митрофаныч. Вчера вечером обещался меня похоронить. Сегодня удивляешься моей жизни. А не для меня ли ты тот венок о черной ленте сплел? – кивнул парторг в угол.

– Нет, Михаил Трофимыч, не для тебя, – раздался голос сзади.

Оперевшись о притолоку, в дверях стоял Лешка. Он, знавший о всех вчерашних событиях, – о смерти секретаря парткома и о нашедшем-таки свой конец Ваське, увидев утром выходящего из калитки Михаила Трофимыча, сопоставил все и уяснил истоки всей кутерьмы.

– Ты, Иван Митрофаныч, мне б отдал этот венец. Я знаю, куда его отнесть.

Минут через пять Лешка вышел из правления колхоза. В руках у него было то злополучное изделие из обернутой пропарафиненной зеленой бумагой проволоки, которое предназначалось для посмертных почестей совершенно живого человека. Отнести же его Лешка намеревался к Митяю, тем самым выразив удовлетворение кончиной его питомца – своего недруга. Он остановился, собирая в пучок развевавшуюся на ветру черную ленту. И тут мощный удар в крестец поверг Лешку наземь. Матюкнувшись, Лешка поднял голову. На него вторым заходом брал разбег Васька-Парторг. «Ах ты, бесово племя! И ты жив!», – начал было поверженный, но в следующее мгновение резво вскочил и легко метнул грузноватое тело через ограду.

А Васька-Парторг, немного спустя, шествовал по улице хозяйской поступью к знакомой калитке, словно утверждая, что сию беллетристику можно бы пока и не вершить окончанием. Но – полно! Как говорится, хорошо то, что хорошо кончается. Не станем подвергать нашего героя новым испытаниям. К тому же, он, наверное, уже завершает свой марш-бросок от опасной дурнины к родным пенатам.

МИТЯЕВА БАЛЬНЕОЛОГИЯ

– Вот что, молодой человек, – врач как-то искоса глянул на сидящую напротив медсестру, слегка наклонился в сторону Митяя и вполголоса продолжил: – Тут какая-то чертовщина получается. Все говорит о том, что вы беременны.

Врач, видно было, сам озадаченный, в задумчивости поправил кончиками пальцев очки, взял из коробка на столе листочек.

– Вот, пожалуйста, ваши анализы, – словно предлагая убедиться, показал он. – Не аппендицит, как предполагалось, а самая настоящая беременность.