Облако

– Я не знаю ни одного реально выдающегося человека, который считал бы себя частью элиты. И это связано с тем, что внутренний миропорядок у таких людей включает всего две ступени – верхнюю, на которой располагается он сам, и нижнюю, на которой находится все остальное человечество. В жизни он может быть милейшим человеком, который со всеми любезен и всем помогает, – как правило, все обстоит именно так, но внутри он ощущает абсолютную собственную исключительность, то есть такую, что наравне с ним никого нет и быть не может. Есть другие. Те, внутренний миропорядок которых включает не две, а бесконечное множество ступенек, и всех окружающих людей они оценивают именно по тому месту, которое они занимают на этой воображаемой лестнице. Вот этот на ступеньку выше меня. Этот на ступеньку ниже меня. Этот на две ступеньки ниже меня. Быдло. И, поскольку залогом ценности и уважения для них является место, занимаемое на этой лестнице, понятно, что они прилагают все возможные усилия, чтобы обозначить свое расположение на ней как можно выше. А поскольку любой цели легче добиться сообща, то они объединяются с другими, такими же, как они, чтобы совместно утвердить свое «высокое» положение во всеобщем мнении. Поэтому любая элита всегда самопровозглашенная. Рассуждения об элите и элитарности есть выражение естественного стремления баранов сбиться в кучу. Разумеется, в любом обществе есть совокупность наилучших, находящихся на некоем запредельном уровне, – можно назвать ее и элитой, ради бога. Но никто из таких людей не считает себя частью какого-то коллектива. Я один, единственный и неповторимый, и не смейте меня записывать в свой колхоз, как бы красиво он ни назывался, – вот их позиция.

– Нравится мне, как вы говорите, – хихикнула худенькая, – потому что я именно так о себе и думаю. Я тоже единственная и неповторимая.

Кустодиевская девушка весело отшатнулась от нее.

– Значит, ты элитная? Фи. Не буду больше с тобой дружить.

– Вот кто у нас элитный, – сказал мужчина.

Следуя за направлением его взгляда, Вадим обернулся. Выйдя из коридора, на ковер плавно ступил кот. Сделав несколько осторожных шагов по ковру, он остановился, словно в раздумье. Поняв, что это и есть тот самый кот Прохор, за здоровье которого переживала Ирина, Вадим с любопытством разглядывал его.

Вид у кота был абсолютно сказочный.

Серо-голубоватый, с белым широким жабо и в белых чулочках, видимо принадлежавший к какой-то разновидности сиамской породы, казалось, излучавший благородное спокойствие и скромную воспитанность, с поблескивающими глазами-блюдцами, он словно был полон каких-то неведомых историй, которые, отнюдь не навязывая их аудитории, при наличии заинтересованности готов был рассказать.

С неожиданной быстротой наклонившись к нему, кустодиевская девушка, осторожно взяв его в охапку, прижала его к груди. Мимоходом погладив его по голове (кот упруго прогнулся под ее рукой), она подняла счастливые глаза.

– Оклемался Прошенька.

– Опять преднизалон давала? – спросила худенькая.

Кустодиевская кивнула.

– Полтаблетки. Вчера смотрю, что-то он вялый, посмотрела – а у него десны опять побелели. Ну я и дала сразу – главное, две недели назад анализы были – лейкоциты почти в норму пришли, и вот опять, ну что за горе.

– Преднизалон часто нельзя, – сказала худенькая.

– Его вообще без назначения нельзя, я уж на свой страх и риск, завтра опять к врачу понесу – наверно, опять анализы назначат. Пока на поддерживающих таблетках, слава богу, Алька вчера принесла.

– Не надо при нем о грустном, – повернулась к мужчине худенькая, – о том, что литература исчезла и все такое.

– Это точно, – серьезно кивнула кустодиевская, – а то он ведь все понимает.

– Точно. Надо обнадеживающее что-нибудь.

– Всенепременно и обязательно, – с готовностью отозвался мужчина. – Хотя, собственно, я вовсе не говорил, что литература исчезла. Положение в литературе, конечно, не самое лучшее, но такого, чтобы даже кошки расстраивались, – этого еще нет. Те процессы, которые идут, не связаны с недостатком чего-то, положение в принципе другое.

– А какое? – спросила кустодиевская. Она опустила кота на ковер и погладила его. – Сиди, слушай.