Об одном злодеянии

— А-га-га-га!.. Вспомнилъ!.. Таки вспомнилъ… Это же я у мусю Цыпоркеса такое кушанье лъ!.. Ну да, конечно… Я тогда привозилъ ему вино съ парохода — онъ же все изъ Одессы себ выписываетъ, — и меня позвали на кухню и угостили… Ну да, у мусю Цыпоркеса… Большой человкъ мусю Цыпоркесъ, магнатъ. Свинья, но магнатъ… Только что же это, ей Богу, я совсмъ не понимаю: у мусю Цыпоркеса было тогда обрзаніе, такъ у него могло быть такое жаркое. А это же простая еврейка… Что такое ея мужъ? Приказчикъ на лсной! — и она въ будни, въ простой четвергъ, длаеть такое жаркое… Вотъ, такъ вотъ наши евреи и любятъ: заработаютъ рубль, а проживутъ три. Шарлатаны… А русскіе отъ этого воображаютъ, что вс евреи ужасно богаты, и за это насъ бьютъ. Изъ-за такихъ вотъ расточителей насъ и ненавидятъ… Видалъ ты такое? Лавровый листъ! Она безъ лавроваго листа не можетъ! Паскудница какая… Ну, а только я тоже хорошъ: совсмъ и позабылъ, гд лъ такое жаркое. Га?.. Что ты на это скажешь? Вотъ исторія!

Мостовая давно кончилась, телга пошла ровне, горшки уже не дребезжали и стояли спокойно, но Лэйзеръ все еще ихъ умащивалъ… Онъ въ послдній разъ просунулъ руку къ котлу, сгребъ прилипшія ко дну картошки, обсосалъ начисто пальцы и, накрывъ старательно котелъ крышкой, отошелъ къ сторон… Впереди, на разстояніи полуквартала, одна за другой, тянулись первыя три телги, и подл нихъ, съ лампой въ одной рук и зеркаломъ въ другой, высоко подоткнувъ юбки, шагала хозяйка.

— Ой! А если она спохватится… Ой, Боже мой!..

Лэйзеръ замеръ.

— Эй, нтъ!.. «Спохватится». Чего ей спохватываться? Вотъ такъ вдругъ, сразу и спохватится?.. Непремнно ей сейчасъ надо спохватиться?.. Ничего не будетъ. Пріду на мсто и сейчасъ снесу вс горшки, заставлю кадками — и готово… А какъ съду со двора, тогда пусть она себ и спохватывается. Поди, ищи меня тогда, кусай въ поясницу… Э! нечего и безпокоиться. Что она, судиться со мной будетъ? У нея есть свидтели?.. Я ея не боюсь!.. Такой она важный вахмистръ, чтобы я боялся?.. нисколько не боюсь… Пся!..

* * *

Извозчики успли уже наполовину разгрузить первую телгу, когда Храпунчикъ доползъ, наконецъ, до мста назначенія.

— А, сухая кишка! — привтствовалъ Лэйзера Гицель. — Еще не издохъ.

Лэйзеръ молчалъ. Внутри все у него трепетало и дрожало мелкой дрожью. Глаза не смотрли ни на кого, и языкъ точно распухъ… Онъ поспшно развязалъ веревки, которыми укрпленъ былъ на его телг скарбъ, и суетливо сталъ его носить… Черезъ нсколько минутъ дло было облажено: всьгоршки и котлы стояли въ узкомъ проход между печью и стной, спереди замаскированы кадкой.

— Ну, теперь готово. Теперь неопасно. Теперь вотъ снесутъ только диваны — и кончено, конченъ балъ… Храпунчикъ, ничего! Накушаешься сегодня замчательно.

Уже вся мебель была составлена. Извозчики вытирали вспотвшіе лбы, поправляли упряжь на лошадяхъ и располагались узжать. Ждали только расплаты.

— Мадамъ! пожалуйте разсчитываться, — приглашалъ Гицель запропастившуюся куда-то хозяйку. Онъ имлъ намреніе получить на чай, и сдлался галантенъ.

— Мадамъ, гд вы? Пожалуйста, мы ждемъ. Потрудитесь!..

И вдругъ произошло нчто совсмъ непонятное. Мадамъ, какъ бомба, выскочила на крыльцо и, потрясая надъ головой пустымъ котломъ, заорала:

— Арестанты! Жулики! Махтемойники! Чтобъ вы поздыхали, проклятые! Вы думаете, я вамъ буду молчать! Вы думаете, это вамъ пройдетъ даромъ! Шарлатаны, каторжники!..

— Ого! — весело отозвался Гицель, — умешь! Въ моей гимназіи училась, что-ли?

— Я теб покажу гимназію, чтобъ ты почернлъ! Я теб покажу!

И показывая собиравшимся на крикъ жильцамъ пустой котелъ, еврейка продолжала:- такіе жулики, такіе прохвосты! Я нарочно вчера еще сдлала жаркое, думала, сегодня съ перевозкой не поспю, думала, какъ перевезутъ мебель, у сосдей нагрю и будетъ дтямъ готовый обдъ, а эти негодяи слопали. Все слопали!.. Ну! Ну!.. Что я теперь должна длать?

— Сваришь другое, — услужливо посовтовалъ Гицель.

— Другое?! А я вотъ вычту съ тебя, такъ ты и будешь знать «другое», каторжникъ! Мн жаркое въ полтора рубля обошлось, ты мн за него заплатишь…

— Я заплачу? Я?

Гицель подошелъ къ еврейк поближе.

— А это вотъ, — такъ, по совсти, если тебя спросить — ты видала?

Онъ поднесъ къ ея лицу шаршавый, величиной въ добрый качанъ капусты, кулакъ.

— Кто твое жаркое лъ — на здоровье ему! — пусть онъ и платитъ. А со мной ты эту политику брось… Восемь гривенъ подавай! — вдругъ загремлъ онъ звринымъ голосомъ. — И четвертакъ на чай, за диваны!..

Крикъ на двор стоялъ еще долго. Еврейка безстрашно твердила свое и собиралась вычесть голтора рубля; извозчики же, вдохновленные этимъ общаніемъ, поминали родителей и располагались выбивать зубы и стекла… Лэйзеръ стоялъ нсколько въ сторон, позади Храпунчика. Въ злодяніи своемъ онъ не признавался. Запираться, однако же, тоже не запирался. Онъ стоящъ молча, понурый, блдный, и только по временамъ порывисто поднималъ голову, испуская какой-то странный звукъ, — и потуплялся опять…