Об одном злодеянии

Давид Айзман Объ одномъ злодяніи Разсказъ

Было еще совсмъ темно, когда извозчикъ Лэйзеръ, присвъ на груд лохмотьевъ, служившей ему постелью, зажегъ жестяную лампочку и сталъ одваться. Онъ одвался медленно, нехотя, кряхтя и кашляя, и то принимался чесать себ локтемъ бока, то терся спиной объ стну.

— Я знаю?.. Я знаю, что это будетъ? — мысленно говорилъ онъ себ. — Только Господь Всевышній можетъ знать. А человкъ что? Человкъ знать не можетъ.

Онъ всталъ и началъ молиться. И молясь, онъ думалъ не о смысл произносимыхъ словъ, а все о томъ же: неизвстно, какъ окончится день, и нельзя знать, будутъ-ли дти сегодня сыты,

Окончивъ молитву, Лэйзеръ надлъ армякъ, подпоясался ремнемъ и, переступая черезъ спавшихъ на полу дтей, направился къ двери. Но здсь глазъ его скользнулъ по полк, по лежавшей на ней краюх хлба, — и онъ смалодушествовалъ.

— Сося, — тихо и какъ бы вопросительно проговорилъ онъ, оборачиваясь къ жен, высохшей, сутуловатой женщин, только-что слзшей съ печки и безмолвно усвшейся на перевернутой кадк.

— Ну!

Это «ну» отрезвило Лэйзера. — Въ самомъ дл,- что это онъ затялъ! Дти же вдь…

Онъ крякнулъ и шагнулъ къ двери.

— Такъ что же это ты себ думаешь? — вызывающе крикнула Сося. — Попадешь ты когда-нибудь на работу?

Лэйзеръ остановился.

— Разв я могу знать?.. Можетъ быть Господь благословитъ…

— Ты ничего не можешь знать! Ничего! Другіе знаютъ же, другіе работаютъ же.

— А я что, не хочу работать? — Лэйзеръ грустно посмотрлъ на жену. — Что длать! Бугъ сталъ, пшеницы не грузятъ, работы нтъ… Придетъ кто-нибудь за однимъ извозчикомъ, и сейчасъ выскакиваютъ двадцать…

— Выскакивай и ты.

— Я стараюсь. Я все длаю…

— Ты ничего не длаешь! Ты лайдакъ, ты спишь на повозк, ты никогда не будешь имть работы.

Лэйзеръ вздохнулъ и вышелъ.

Въ сара стоялъ Храпунчикъ, бловатая слпая кляча съ длинной мохнатой мордой, съ узловатыми ногами, съ нровалившимся, словно переломаннымъ, хребтомъ и съ. широкими, плоскими, какъ тарелки, копытами. Спотыкаясь и путаясь въ упряжи, Лэйзеръ впихнулъ лошадь въ оглобли, запрягъ и, взявъ возжи въ руки, выхалъ со двора.

Когда онъ былъ уже посреди улицы, во двор раздались крики «татэ, татэ», и высокая женская фигура, закутанная въ большой платокъ, подбжавъ къ телг, стала что-то совать ему въ руки.

— На, возьми! бери!

Лэйзеръ не бралъ и отвелъ руки назадъ.

— А дти? — нершительно проговорилъ онъ.

Пара большихъ, глубоко ввалившихся глазъ гнвно сверкнула въ едва дрогнувшей тьм.

— Ну такъ что яжъ, что дти! Теб сть не надо?

— Я попаду на работу, такъ и куплю.

— Не руби ты мн мозгъ! «купитъ»!.. А если на работу не попадешь?.. Цлый день не сть на холод… Свалишься, что тогда будетъ!

Лэйзеръ закашлялъ, потомъ взялъ у дочери ломоть хлба и дв луковицы и погналъ свою клячу впередъ.

* * *

хать пришлось левадой, по топкой грязи; колеса уходили въ нее до половины спицъ, а иногда, попадая въ яму, погружались и до оси. Лэйзеръ шелъ съ телгой рядомъ, въ критическія минуты подталкивалъ ее плечомъ и тянулъ за колеса; лошадку онъ постоянно подбадривалъ, дергалъ возжами и уговаривалъ не лниться:- Не, не, веселече! Будемъ звать, не будемъ жевать, Храпунчикъ, ты знаешь хорошо!..

Когда добрались до замощенной Херсонской улицы, Храпунчикъ пошелъ живе. Лэйзеръ влзъ теперь на повозку, слъ на край и ноги свсилъ внизъ. Тьма стала понемногу таять, и уже были видны соломенныя крыши низеньныхъ домовъ, черныя канавы и безконечные, мстами повалившіеся заборы. Втеръ билъ Лэйзера въ затылокъ, а крупа, кружившаяся въ воздух, садилась къ нему на бороду, на лохматыя брови, таяла и разливалась по лицу. Лэйзеръ досталъ изъ повозки мшокъ, сдлалъ изъ него капюшонъ и надлъ. Но втеръ сейчасъ же сорвалъ капюшонъ, и какъ Лэйзеръ ни бился, а укрпить его ему не удалось. Онъ положилъ мшокъ обратно въ телгу и, не пытаясь уже защищаться, покорно отдался злобной власти втра и колючей крупы.

— Ента у меня добрая, — думалъ онъ, ежась и постукивая сапогами о телгу, — принесла хлба… Положимъ, мн хлба не надо. Разв я могу его сть, когда не хватаетъ дтямъ? Теперь это для меня не хлбъ, а раскаленное желзо… Но только что? Если разсудить по настоящему, то разв человку возможно жить, когда онъ не стъ?.. На Іомъ-Кипуръ, напримръ, тоже не шь, постишься, — такъ вдь это только одинъ день. Наканун нашься хорошенечко, и потомъ сидишь себ въ теплой синагог и молишься. А многіе, такъ они такіе себ деликатные, что не выдерживаютъ и этого: они нюхаютъ нашатырный спиртъ и выходятъ изъ синагоги на холодокъ, прогуляться, напримръ… А тутъ же, вотъ, вчера я легъ голоднымъ, и позавчера тоже не долъ, и уже, можетъ быть, больше двухъ недль, какъ сытъ не былъ… И все семейство голодно… Разв это шутка, когда жена и столько дтей голодны? Пусть меня Богъ не накажетъ за эти слова, только я совсмъ не понимаю, зачмъ все это такъ длается…