О влиянии Дэвида Боуи на судьбы юных созданий

– Я так счастлива снова тебя увидеть, – сказала Селин.

– Я тоже. Познакомься, это Поль, мой сын, и Стелла, моя подруга.

– Какой он большой! И такой красивый.

– Это Селин, моя кузина, дочь дяди Жака, который давно умер.

Селин поцеловала меня и послала улыбку Стелле. К нам приблизилась пожилая пара. Мужчина, по виду сельский джентльмен, опирался на трость, у него были тонкие благородные черты, седые волосы отброшены назад, кожа в старческих пятнышках. Он напомнил мне старого американского актера, но я не мог вспомнить, какого именно. Женщина была в шляпе с черной вуалеткой, которую она подняла, и я заметил ее чуть слишком розовую крем-пудру, золотистые волосы и синие глаза. Она куталась в норковое манто, на локте висела сумочка из крокодиловой кожи. В одной руке она держала пару кожаных перчаток, на другой сверкали два кольца с бриллиантами. Она сохранила явные следы былой красоты и на меня смотрела с растроганной улыбкой.

– Папа, познакомься с Полем, – сказала Лена.

Я посмотрел на своего деда, он был в прекрасной форме. Я протянул ему руку, но он не шелохнулся. Какое-то мгновение мы так и стояли в нерешительности. Думаю, он колебался, размышлял. А потом, без единого слова, как если бы мы стали невидимыми, он развернулся, так и оставив меня с протянутой рукой. Прихрамывая и опираясь на трость, он растворился в толпе. Бабушка положила мне руку на плечо:

– Я так счастлива наконец тебя увидеть. Ты до удивления похож на Жака, моего брата. Он покинул нас двадцать лет назад.

Она тепло обняла меня. Когда она отступила на шаг, по ее подкрашенной щеке катилась слеза, которую она не постаралась ни скрыть, ни утереть, как если бы не отдавала себе отчета или ей было безразлично.

– Ты поедешь с нами, – сказала она. – Мы должны познакомиться.

Она взяла меня за руку и повела за собой. Мы сели в первый катафалк. Носильщики заканчивали устанавливать гроб моей тети в задней части и укладывали на него венки. В окно я увидел, как Лена и Стелла направляются к «харлею». Они разговаривали и, казалось, спорили, судя по резким жестам матери. Лена с каской на голове завела мотор, Стелла уселась позади нее. Катафалк тронулся с места. Я был уверен, что Лена двинется за нами, но мотоцикл проехал сквозь толпу, вынуждая людей посторониться. Она развернулась, перекрыв движение по улице, и рванула в противоположном направлении. Я наклонился и в зеркале заднего вида увидел, как они удаляются.

Я закрыл глаза и понял, что перемирие закончилось. Воспользовавшись тем, что мы остановились на красном свете, я открыл раздвижную дверь и выбрался наружу. Бабушка смотрела на меня с очень огорченным видом, дед глядел прямо перед собой. Я толкнул дверь, закрывая. Шофер неуверенно обернулся, дед гневным жестом велел ему продолжать путь. Во втором катафалке дядя Стефан обернулся, заметив меня на середине мостовой. Он махнул мне в знак прощания. Машины начали гудеть, и я шагнул на тротуар. Кортеж проехал и исчез с моих глаз.

* * *

Как ни странно, мы никогда больше об этом не заговаривали, дело было закрыто, Лена не желала о нем слышать. Она знала, что все было бесполезно, свою семью она уже давно потеряла. Я решил выкрутить ей руки и был не прав.

В тот день я понял две вещи, которые раньше до меня не доходили.

Если какая-то связь рвется – не исчезает или растягивается, а именно рвется, разбивается вдребезги, – ты можешь чувствовать себя несчастным и сожалеть, но бесполезно воображать, будто все поправимо, и надеяться, что возврат к прежним отношениям возможен, это никому еще не удавалось; даже если усилия прилагаются с обеих сторон, всегда откуда-то тянет трупным запахом.

И еще: невозможно заполучить семью одному, переступив через тела других, – если Лена не служила мостиком, все было кончено, лучше уж быть сиротой и самому строить собственную семью.

* * *

Зал «Беретика» медленно заполнялся; только завсегдатаи, вечер был спокойный, без матча. Я играл «L’Été indien»[60], благословенную музыку, которая льется сама по себе, когда какая-то женщина спросила, знаю ли я «La Paloma»[61]. Ей хотелось сделать сюрприз подружке к юбилею их знакомства. Она была уверена, что не может такого быть, чтобы я ее не слышал хоть раз, все женщины, клялась она, обожают эту песню, и, чтобы окончательно меня убедить, напела:

– Cucurrucucu, cucurrucucu, ay, ay, ay, ay, ay, la paloma triste… (bis).

Я пообещал ей найти мелодию и сыграть ее, она вернулась к столику. Я включил свой смартфон и стал искать песню на YouTube, когда получил сообщение, на которое сразу же ответил: