o c24ec28d571a6d65

напомнить, чтобы до весны ее съели, иначе дух пустит. Так, - он оглянулся, - юкола есть у

них, соль тоже, жира медвежьего вдосталь, могу ехать спокойно».

- Ваша милость, - раздался сзади робкий, юношеский голос. «Ваша милость..

- Что такое? – нахмурился Тайбохтой, оглядывая с ног до головы мнущихся на дворе

дружинников.

- Его милость наместник воеводы сибирского с вами поговорить желает, к себе на чарку

просит, - проговорил юноша. «В избу воеводскую».

- Ермака Тимофеевича избу то есть, - иронически улыбаясь, поправил его Тайбохтой. «Ну

что ж, пойдем, поговорим с его милостью наместником, посмотрим, что ему надо-то».

Он легко подхватил лук со стрелами и вышел, хлопнув калиткой.

- И не холодно ему, - пробормотал один из дружинников, глядя, на обнаженные до плеч,

сильные, смуглые, разукрашенные татуировками, руки мужчины, что шел впереди них.

- Говорят, он белку в глаз бьет, и птицу в полете за версту снимает, - прошептал второй.

-Правильно говорят, - не оборачиваясь, заметил Тайбохтой.

Федосья прижала к своему плечу голову Василисы и сказала: «Ну не дура ли? Как есть дура

– дитя свое бросать вздумала. А если б я не пришла вовремя? Ну что тебе в голову взбрело-

то?»

- Да как жить-то мне теперь? – Василиса вытерла лицо подолом сарафана и тут же опять

расплакалась. «Ежели он Грише расскажет, тот меня сразу на улицу выгонит. И Никитку не

отдаст. Что мне делать-то после этого. А он сказал, - если не буду, ну…, - девушка

покраснела, - то муж мой все узнает».

- Ах, подруженька, - Федосья ласково покачала девушку, - ужель ты думаешь, что Гриша хоть

слово одно дурное тебе скажет? Он же любит тебя, и Никитку больше жизни – как он на вас

смотрит-то, так любая баба твоему счастью позавидует.

- Да Гриша теперь и не коснется меня, - Василиса опустила лицо в ладони, - я ж теперь на

всю жизнь запачканная. Уйти бы, так без Никитки я не могу.

- Уйти тебе надо, конечно, - задумчиво проговорила старшая девушка, - сбирайся-ка милая.

Ну, так, чтобы налегке ты была, но все нужное с собой возьми. А что пачканная ты, или еще

какая – сие ерунда. Григорий Никитич твой мужик умный, это для него неважно будет.

- Он, - Василиса горько мотнула головой в сторону улицы, - сказал, что я, - девушка

покраснела, и закончила, шепотом, - блядь теперь, а не жена честная».

- А ты его слушай больше, - кисло заметила Федосья и вдруг приостановилась: «Сиди-ка ты

тут, носа никуда не высовывай, а я за батюшкой Никифором схожу».

- Не надо! – шепотом крикнула Василиса, вцепившись в рукав Федосьиной малицы. «Это ж

стыд, какой, разве можно ему говорить!».

- Нужно, - ответила Федосья, затягивая капюшон. «Чулков, мерзавец этот, меня и слушать не

будет, а священник, может, хоша приструнит его. Ты-то сейчас уйдешь, я отца своего

попрошу, чтобы до Пасхи не уезжал, с ним будешь жить, в чуме, а там и Гриша вернется.

Однако ж тут и другие женки есть, неохота, чтобы наместник, - Федосья усмехнулась, - их

поганил».

Тайбохтой обвел глазами богатую горницу и задумчиво сказал: «Во времена Ермака

Тимофеевича тут проще было».

- Прошли те времена, - коротко заметил развалившийся на лавке Чулков. Он налил себе

водки и добавил: «Ты почему веру христианскую не принимаешь, остяк? На тебя смотря, и

другие инородцы в заблуждениях своих остаются».

- На юге, за горами, народ есть, сами себя хань называют, - улыбнулся Тайбохтой. «Много

их, как звезд на небе, дружить с ними надо, придет время – они сильными станут. У них вера

с тех времен, о которых и сказать нельзя – как давно были они. И дальше, там совсем горы

высокие, небеса подпирают – там тоже вера древняя. И у нас, остяков, такая же вера. А

ваша вера что? – вождь вдруг улыбнулся. «Для вас она хорошо, так и живите с ней. А я со

своими богами жить буду. И в договоре, что у нас с атаманом был, то же сказано».

- Ну, смотри, - нахмурился Чулков, и вдруг спросил: «Кучум где? Он тебя сюда выведать все

послал, ворота наши его войску открыть?».

- В степях, наверное, обретается, - пожал плечами Тайбохтой. «Я его давно не видел, я

человек мирный, кочую, воевать мне с вами не надо, иначе, зачем бы я остяков своих под

вашу руку привел?».

Чулков вдруг оглядел мощную, высокую фигуру мужчины и хлопнул в ладоши.

- В острог его, - приказал наместник десятку стрельцов, что появились из сеней. «Там и

поговорим о хане Кучуме, да и о другом - тоже».

Федосья шагнула чрез порог горницы отца Никифора и застыла – прямо на нее смотрели

презрительные, голубые глаза Якова Чулкова.

- А, вот и дочка-то нашего остяка явилась, не иначе, как сказали ей уже, что в остроге князь

Тайбохтой сидит, - наместник ухмыльнулся.

Девушка почувствовала, что бледнеет, и схватилась за косяк двери. «Да за что, ваша

милость? – сказала она, едва слышно. «Отец мой человек мирный, что воевал он с нами –

дак то дело прошлое, он же сам с Ермаком Тимофеевичем задружился».

- Задружился, чтобы для Кучума соглядатаем быть, - ответил Чулков. «Да и тебя, Федосья

Петровна, надо поспрашивать – не для того ли ты в крепостцу вернулась, чтобы отрядам

Кучума ворота открыть?»

- А как же, - вдруг, вскинув голову, проговорила Федосья, - издевательски. «Мне, ваша