o 8b191ad8675a2039

Судаковых свечах? Там собирались те немногие истинно верующие Новгорода, кто

передавал из поколения в поколение память и знание об учении, за которое умерли их деды

и прадеды.

Феодосия медленно сняла с шеи нательный крест, и, поднявшись, повернувшись, прочь от

заката, залившего Москву кроваво-красным светом, зашептала тайную молитву.

Царица Анастасия Романовна проснулась не в настроении. В покоях было душно, и даже

настежь распахнутые окна не помогали. Над Москвой вот уже который день собирались

грозовые тучи, но дождь проливался все больше над окраинами. Ливни шли в Коломенском,

в Измайлово, над Воробьевыми Горами.

Здесь же, на Красной площади, было пыльно и грязно, и даже кремлевский сад как-то поник,

деревья стояли с вялыми листьями, и только одуряющее пахло пышно цветущей сиренью –

от ее аромата у беременной на третьем месяце Анастасии всегда болела голова.

Она вытянулась на ложе и огладила свое все еще по-девичьи стройное тело ладонями.

Царю Ивану она пока ничего не говорила – супруг ее обладал нравом непредсказуемым, и,

узнав о том, что Анастасия в тягости, мог приказать запереть ее в покоях – сохранения чрева

ради.

Именно так, лежа на спине, она и провела почти половину своей первой беременности –

бабки-повитухи с чего-то решили, что Анастасия может скинуть младенчика, и сколько она

не уверяла их, что ее мать родила восьмерых и до последних дней ездила в возке, и

ходила в церковь – старухи были непреклонны. К ней приглашали шутов, шутих и

сказительниц, однако Анастасии больше всего хотелось сбежать по кремлевскому холму

босиком к Москве-реке, шлепать там голыми пятками по мелководью, брызгаться теплой

речной водой и смеяться взахлеб.

И девочка-то все равно тогда родилась хилая, как котенок, болезненная, и не прожила и трех

месяцев. «В этот раз все будет по-другому», - пообещала себе Анастасия и тут же осеклась

– она и в ту беременность обещала себе прекратить пьяные выходки супруга и его друзей, и

чем это все закончилось? Лежала, как жук, перевернутый на спину, и даже ребенка

здорового произвести на свет не удалось.

Царь Иван, хоть и любил жену, однако ж, крутого нрава всего сдержать не мог, да и не хотел

– а дразнить его невместным поведением было и вовсе неразумно. В гневе Иван становился

весьма опасным, и Анастасия, увидев его таким несколько раз, навек зареклась злить своего

супруга.

Ох, и радовалась же ее семья, когда на смотре боярских девиц из, тысячи красавиц Иван

выбрал именно ее – дочь небогатой вдовы. Анастасия хорошо помнила все унизительные

проверки, интриги и зависть, и то, как однажды ночью она проснулась от шороха в

опочивальне – девицы спали там целыми десятками.

Царь Иван стоял совсем близко, наклоняясь над ней, и внимательно изучал ее лицо.

Анастасия чуть не закричала от ужаса, но Иван быстрым, каким-то кошачьим движением

зажал ей рот ладонью. Она смотрела расширенными от страха глазами на удалявшегося

прочь царя – он был высокий, сухощавый, и двигался легко, как рысь.

Потом она поняла, что каждую ночь царь в одиночестве обходил опочивальни с девицами,

любуясь их сонной прелестью, отмечая тех, кого потом отберут в число счастливых

двенадцати, а из них уже царь и возьмет себе одну-единственную.

Когда Иван, по обычаю, обойдя все двенадцать девиц, остановился перед Анастасией и

протянул ей вышитый платок – знак его выбора, она чуть не потеряла сознание от волнения.

Однако сомлеть в эту минуту означало смерть – не только для нее, но и для всей семьи.

Сразу же могли пойти слухи, что избранная царица нездорова, и что мать ее скрыла это,

отправляя ее на смотрины. Анастасия представила себе ссылку куда-нибудь в Заонежье,

сжала зубы и с поклоном приняла платок.

Иван вдруг улыбнулся, чем чрезвычайно удивил ее – лицо у него было недоброе, даже

хищное, но сейчас в его желто-зеленых глазах плясали искорки смеха.

Позже Анастасия поняла, что у мужа ее настроение меняется так же быстро, как и погода в

весенней Москве. Надо было отдать должное Ивану – он не заставлял Анастасию

участвовать в своих забавах, по-своему оберегая и уважая ее. Однако слухи, слухи – на

чужой роток не накинешь платок.

Анастасия потянулась и хлопнула в ладоши. Таз для умывания внесла Феодосия, и царица

еще раз, как всегда, поразилась красоте этой скромной новгородки.

- Доброго утра, царица-матушка – пропела своим северным говором Феодосия. «Хорошо ли

спалось?»

- Да не очень, - зевнула Анастасия. «Все духота эта, да и воняет здесь, в Москве, ужасно».

- Так, царица-матушка, как не вонять, ежели не убирали в покоях уже неделю. – Феодосия

подала Анастасии богато вышитое полотенце. «Девки-то прислужницы совсем разленились,

только языками чешут».

Анастасия покраснела. Она знала за собой этот грешок – проведя детство в бедной

усадьбе, она зачастую даже не знала, как справиться с леностью слуг. Сама же убирать она

не хотела – невместно это было царице московской!

- Так может, Федосья, ты хоть их приструнишь? Правда, вон какие-то тряпки грязные

валяются – Анастасия указала в угол опочивальни, где было кучей свалено ношеное белье.

«Как тут еще клопы не завелись – ума не приложу!»