o 8b191ad8675a2039

колыбельную засыпавшему Пете Воронцову. В распахнутое окно вливался кружащий голову

апрельский ветер, чуть колебавший занавеси.

- Сватами поедете? – Федор исподлобья взглянул на чету Воронцовых и довольно

улыбнулся, видя их удовлетворенные лица.

Добравшись до своей горницы, Феодосия Тучкова первым делом скинула надоевший за день

тяжелый опашень и летник, и осталась в одной рубашке – с самой святой Пасхи над Москвой

нависла изнуряющая, совсем не майская жара, лишь изредка прерываемая страшными

грозами. Дворовый люд болтал, будто в подмосковном Коломенском в коровник залетел

чудный огненный шар, испепеляющий все на своем пути.

- И вот, матушка Феодосия, - шептала ей, захлебываясь, пышная боярыня Василиса

Аксакова, -говорят, что шар тот прошел через всех коров насквозь, и сжег им внутренности.

Однако ж, шкуру не тронул, ибо входил и выходил, ну…, - и тут боярыня Василиса залилась

жарким румянцем, более подобающим невинной девице, нежели матери пятерых детей.

- Много есть чудес у Господа всемогущего – степенно проговорила Феодосия и

перекрестилась.

Сейчас она, сидя на подоконнике в своей горнице и глядя в медленно темнеющее небо,

улыбнулась, вспомнив этот разговор. Василиса Аксакова, хоть и не была столпом учености,

но стала Феодосии за этот год хорошей подругой. Боярыня Аксакова только все сокрушалась

тому, как тоща на ее взгляд, была Феодосия, и как неплохо было бы ей нагулять хоть

немного жирка перед свадьбой.

При мысли о свадьбе Феодосия положила голову на круглые колени и задумалась,

наматывая на пальцы, как в детстве, свои соломенные северные локоны. Сватали ее за

этот год много раз, однако, все не те. Засылали сватов недавно овдовевшие бояре,

которым позарез нужна была мать для сирот, хозяйка в доме, и теплое тело на ложе.

Феодосия же, привыкнув к тихому, размеренному, бездетному существованию с ее

возлюбленным Василием, наполненному чтением книг, сбором лекарственных трав,

письмами вдовому отцу, и новгородским подругам, совсем не была уверена, что хочет детей.

Она так и не была уверена, кто был виной в бесплодии их с Василием брака – то ли она, то

ли ее муж. Однако три года спустя венчания они с Васей поняли, что такова воля Бога, и

что, видно, избраны они Всевышним для какого-то иного предназначения, пока не

раскрывшегося явно.

А теперь Феодосии надо было что-то решать, ибо живя у родственников своего покойного

мужа, людей излишне, на ее взгляд, придирчивых и строгих, чувствовала она себя

нахлебницей. В Тверь ей было вернуться невместно – где это видано, чтобы молодая вдова

одна жила в усадьбе? Будь она лет пятидесяти, да с детьми, тогда бы никто и слова не

посмел сказать, но ей ведь всего двадцать четыре…

Она могла бы уехать в Новгород к отцу – он давно звал ее, ибо не было у него никогда

лучшего помощника в торговых делах, нежели Феодосия – но сначала стояли осенние

дожди, и дороги развезло, потом было Рождество, Великий Пост, Пасха – а Феодосия все

находилась при царице Анастасии.

Царица отличала ее от других боярынь – Феодосия, хоть и старше Анастасии на пять лет,

была самой близкой к ней по возрасту. К тому же, Феодосия была умна и начитана, а

Анастасия, совсем как ребенок, любила слушать рассказы о дальних странах и

захватывающих путешествиях. При дворе Феодосия скрывала свою ученость – среди

московских боярынь редко кто умел читать и писать, а уж тем более знал латынь и

греческий.

После смерти Васи отец написал ей долгое письмо, заклиная никому не выдавать их

семейной тайны, а уж тем более – будущему мужу, буде таковой найдется.

-Помни же, Феодосия, - писал Никита Судаков, «что тайна сия велика, есть, и немногие

знатные роды Новгорода передают ее из поколения в поколение. Василий, твой покойный

муж, знал о ней, ибо Тучковы, хоть и были изгнаны из Новгорода, тайной этой также

владели.

Однако ежели кто сторонний узнает ее, то всем нам грозит смерть на дыбе и на костре, как

мученикам, погибшим за веру от рук архиепископа Геннадия, проклято да будет имя его. В

церковь же ходи, иконы дома держи, и поминай имя Иисуса, как ни в чем не бывало, ибо я

уверен в твоей твердости, дочь моя. Письмо это по прочтении сожги, дабы не попалось оно

случайно чужим глазам.

И там же, внизу была приписка: «Люди в Москве совсем не похожи на новгородцев, и не

ценят учености. Поэтому скрывай и начитанность свою, дабы не вызвать подозрений».

Феодосия вздохнула и утерла слезинку, выкатившуюся из глаза. Она выросла на вольном

северном воздухе, и попала из уютного родительского дома в любящие объятия Васи

Тучкова, хоть и жившего в Твери, но духом тоже новгородского. Ей было тяжело в шумной,

душной, людной Москве.

После смерти мужа, готовясь к отъезду в Москву, она сожгла все рукописные тетради с

молитвами – даже через пятьдесят лет после страшной казни архимандрита Кассиана в

Новгороде и дьяка Курицына сотоварищи в Москве, уже само хранение этих манускриптов

было смертельно опасным. Однако Феодосия помнила все молитвы наизусть – не их ли она

шептала с самого детства, при задернутых занавесях и зажженных в подполе дома